Григорий Яковлев - Спорные истины «школьной» литературы

Любопытно, какие иногда делаются выводы из этих слов писателя. Вспоминается, как методист Е. И. Ильин во время давней встречи с ним, показанной по телевидению, рассказывал, как воспитывает своих учеников. Он всерьез процитировал слова из эпилога, опустив сравнение «холодный, как лед» и выражение «доживутся», и обратился к ученикам с таким примерно поучением: «Не ждите любви, выходите замуж и женитесь без любви, притретесь и доживете до любви и счастья – этому учит Тургенев». Но Тургенев, как всегда, тонок и точен в деталях: муж Анны Сергеевны – «холодный, как лед», хотя и умный, практичный, «законник». Они «доживутся (не „доживут“ – разница!), пожалуй (!), до счастья… (многоточие автора. – Г. Я.) пожалуй (!), до любви». Мудрено не заметить здесь иронии писателя. Едва ли айсберги, притершись друг к другу, когда-нибудь воспламенятся. И не может быть подобная идея близка Тургеневу, прожившему жизнь «на краешке чужого гнезда» из-за глубокой любви к Полине Виардо и не желавшему, женившись, «доживаться» до любви с другой женщиной.

Отношение Тургенева к своей героине неоднозначно. В изображении писателя она наделена таким богатством прекрасных черт, что, несмотря на некоторую холодность и приверженность к уюту и покою, предстает как женщина, вполне достойная любви Базарова, которому автор тайно симпатизирует. В тургеневских описаниях не только лица, но и всего облика Анны Сергеевны – нескрываемая мужская восторженность и завороженность, в рассказе о привычках ее и в эпилоге – мягкая ирония, и только в раздраженном письме к Случевскому – более резкий выплеск.

Появление в романе такого персонажа, как Одинцова, позволило не только опровергнуть некоторые ошибочные взгляды, но и раскрыться лучшим чертам Базарова: способности любить, уважать женщину, сохранять чувство собственного достоинства в трудной ситуации, сдержанности, скромности, честности и прямоте, пробудило его интерес к отдельному человеку, заставило по-иному взглянуть на мир: «Может быть, вы правы; может быть, точно, всякий человек – загадка». Да, как ни печально, любовь не всесильна, но и поражение в любви, столь же непредвиденное, как и ее возникновение, не прошло даром для Базарова. Он, несомненно, по-человечески возвысился в глазах читателя, стал ближе ему.

Однако героиня романа чрезвычайно интересна и сама по себе. Непохожая на типично «тургеневских» девушек – Наталью, Елену, Лизу, Марианну, – она привлекает иными качествами, о которых говорилось выше. Но, видно, предвзятая оценка критиками личности Одинцовой создала ей устойчиво нелестную репутацию. Недавно я спросил учительницу литературы, преподающую в старших классах: «Какое представление об Одинцовой сложилось у вас?» Словесница слегка задумалась и произнесла: «То ли львица, то ли тигрица». Если бы это было исчерпывающей характеристикой Анны Сергеевны, то как низко пал бы Базаров, скатившись к пошлому волокитству за светской дамочкой! Каким серым человечком выглядел бы тот, кого Тургенев представлял «фигурой сумрачной, дикой, большой, до половины выросшей из почвы, сильной, злобной, честной». История отношений Базарова с Одинцовой – благодатный материал для обсуждения на уроках, для развития самостоятельного мышления: тут много нерешенных проблем, простор для самовыражения, для разговора «о странностях любви», о соотношении долга и чувства, о женской красоте, о художественном мастерстве писателя и так далее. Всё это злободневно и вечно.

О Максиме Горьком писали и пишут по-разному. Напомню два отзыва его великих современников: «замечательный писатель», по словам Льва Толстого, обладавший, по мнению Александра Блока, «роковой силой таланта» и «благородством стремлений».

Но в 80-х годах XX века он был уличен в том, что в последние пять лет жизни, обитая в Москве (после эмиграции) и, как выяснилось, находясь под надзором сталинских ищеек, одобрял социалистический строй и даже (кошмар!) восхвалял Сталина.

Так-то оно так, но в конце XX века появилось несколько ядовитых статеек, авторы которых, захлебываясь в злорадном азарте обличительного ликвидаторства, клеймили классика, и это едва не вошло в моду. В оглавлении учебной книги Г. С. Меркина «Русская литература XX века» (1995) Максим Горький не значится. Не было такого писателя в XX веке. Так что на эту книгу я ссылаться не буду. А в аннотации к ней сказано, что материалы представлены «в соответствии с новыми программами по литературе». К счастью, немногие методисты поддались «диким крикам озлобленья». Произведения Горького издаются и изучаются в школе, а пьеса «На дне» триумфально шествует по сценам мира более столетия. В опубликованных комплектах тем экзаменационных сочинений 2004 года было немало тем по творчеству писателя, больше всего – десять – по пьесе «На дне». Вот и мы не будем кричать: «Распни, распни его!» – и не станем курить фимиам, а лучше вслушаемся и вдумаемся в речи героев его драмы. Задуматься есть над чем.

Человеком, который «проквасил сожителей» убогой ночлежки, является странник Лука. Вокруг его персоны и его идей вертится драматическая карусель, раскрученная автором.

Спустя тридцать лет после опубликования пьесы, в разгар первой пятилетки, вернувшийся из Италии и старающийся найти свое место в советской жизни Горький пишет статью «О пьесах», где дает уничтожающую оценку центральному герою: «И, наконец, есть еще весьма большое количество утешителей, которые утешают только для того, чтоб им не надоедали своими жалобами, не тревожили привычного покоя ко всему притерпевшейся холодной души… Утешители этого ряда – самые умные, знающие и красноречивые. Они же поэтому и самые вредоносные… Именно таким утешителем должен был быть Лука в пьесе „На дне“…» Стоп! Эти слова вошли едва ли не во все учебники, начиная с 1933 года и по нынешнее время. Но почему «стоп!»? Да потому, что последняя фраза оборвана, вторая часть ее обычно не цитировалась в учебниках. А на самом деле после слов: «Лука в пьесе „На дне“» – не точка и не многоточие, а запятая. Читаем: «…но я, видимо, не сумел сделать его таким». Вот главное. Не сумел или не захотел, но получилось нечто другое; драматург в этом признался, однако на протяжении всей жизни не перерабатывал коренным образом пьесу, не менял характера и поведения Луки, образ остался тем же. Почему? В этом надо разобраться.

Умные и тогда еще свободные артисты истолковали образ по-своему, приоткрыв то хорошее, что, по их мнению, характеризовало Луку. Так исполнял эту роль одареннейший Иван Москвин. Побывав на первых представлениях, Горький 16 декабря 1902 года пишет К. П. Пятницкому, что Москвин прекрасно справился с ролью, но 25 декабря в письме к нему же выражает тревогу: «Хвалить – хвалят, а понимать не хотят. Я теперь соображаю – кто виноват? Талант Москвина-Луки или же неуменье автора?»