Олег Лекманов - «Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

С. 334 Ведь за окном в тревоге давней / Ее не ждет старушка мать… – Неточная цитата из стихотворения Блока “На островах” (1909):

(55, т. 3, с. 20–21)

С. 335 Вот Борис Николаевич завтра возвращается в Москву. Это его последний вечер здесь. – Белый вернулся в Москву не в начале лета 1921 г., как получается у О., а лишь 6 сентября 1921 г. (194, с. 318).

С. 335 …я в Вольфиле пятьдесят лекций прочел. – В петроградской Вольной философской ассоциации (общественной организации, созданной по инициативе Р. Иванова-Разумника, Блока и Белого в 1919 г., Белый в качестве председателя совета ассоциации в мае-июне 1921 г. вел семинары по символизму и читал лекции о символизме (там же).

С. 336– Владислав Фелицианович, возвращайтесь и вы. – Ходасевич переехал из Москвы в Петроград в ноябре 1920 г. Из Петрограда через Ригу в Берлин он уехал в конце июня 1922 г. Впрочем, в Москве Ходасевич время от времени бывал и в промежутке между ноябрем 1920 г. и июлем 1922 г.

С. 336 Однажды, читая мне… романтичного конца… – Речь идет о новелле Готье “Celle-ci et celle-là, ou la Jeune France passionnе́e” (“Эта и та, или Молодые французы, обуреваемые страстями”, 1853).

С. 337 Гумилев часто намекал на свою контрреволюционную деятельность… – Фрагменты НБН, рассказывающие об участии Гумилева в таганцевском заговоре, неоднократно подвергались жесткой критике, причем иногда даже сам заговор объявлялся сфабрикованным. Судя по публикациям последних трех десятилетий, среди которых особо выделим материалы и аргументы, введенные в оборот Ф.Ф. Перченком и Д.И. Зубаревым (302, с. 362–370), а также В.Г. Бортневским (68, с. 106–115), заговор все же существовал.

Однако в рамках путеводителя по НБН вопрос о таганцевском заговоре и участии в нем Гумилева, как представляется, должен быть сформулирован так: верил ли сам Гумилев, что он является участником контрреволюционной организации, противостоящей большевикам? На этот вопрос, по-видимому, можно ответить положительно. Кроме О. и Г. Иванова (157, т. 3, с. 167, 554) (которые, не удержимся от неакадемического сравнения, в качестве пары мемуаристов иногда производят впечатление лисы Алисы и кота Базилио), о гумилевской деятельности в качестве заговорщика вспоминали филолог Б. Сильверсван, а также поэт Л. Берман (в мемуарах, записанных за ним В.Н. Сажиным).

Б. Сильверсван: “…в конце июля 1921 г. он предложил мне вступить в эту организацию, причем ему нужно было сперва мое принципиальное согласие (каковое я немедленно и от всей души ему дал), а за этим должно было последовать мое фактическое вступление в организацию, предполагалось, м. проч., по-видимому, воспользоваться моей тайной связью с Финляндией, т. е. предполагал это, по-видимому, пока только Гумилев; он сообщил мне тогда, что организация состоит из «пятерок»; членов каждой пятерки знает только ее глава, а эти главы пятерок известны самому Таганцеву; вследствие летних арестов в этих пятерках оказались пробелы и Гумилев стремился к их дополнению; он говорил мне также, что разветвления заговора весьма многочисленны и захватывают влиятельные круги Красной армии; он был чрезвычайно конспиративен и взял с меня честное слово, что о его предложении я не скажу никому [курсив Б. Сильверсвана], даже Евд. П., матери и т. п. (что я исполнил); я говорил ему тогда же, что ввиду того, что чекисты несомненно напали на след организации, м.б. следовало бы временно притаиться, что арестованный Таганцев, по слухам, подвергнут пыткам и может начать выдавать; на это Гумилев ответил, что уверен, что Таганцев никого не выдаст и что, наоборот, теперь-то и нужно действовать; из его слов я заключил также, что он составлял все прокламации и вообще ведал пропагандой в Красной армии; Ник. Степ. был бодр и твердо уверен в успехе <���…>. Я ужасно боялся, что в руках чекистов окажутся какие-нибудь доказательства против Ник. Степ., и, как я потом узнал от лиц, сидевших одновременно с ним, но потом выпущенных, им в руки попали написанные его рукою прокламации и гибель его была неизбежна” (302, с. 366–367).

Л. Берман (в записи В. Сажина):

“…Гумилев обратился в ту пору к Берману с просьбой устроить ему конспиративную встречу с эсерами, объясняя это желанием послужить России. После неудачных попыток отговорить Гумилева от опасного шага Берман согласился выполнить его просьбу. При этом он предупредил заговорщиков, что с ними желает познакомиться один из лучших поэтов России (фамилия не называлась), и просил использовать его лишь в случае крайней необходимости! На эту встречу, с удивлением рассказывал Берман, Гумилев явился в известной всему Петрограду оленьей дохе, чем тотчас себя дезавуировал.

О том, что Гумилева все-таки использовали в «деле», Берман узнал летом 1921 года, когда Николай Степанович обратился к нему за помощью: принес две пачки листовок разного содержания и предложил поучаствовать в их распространении. Одна из листовок начиналась антисемитским лозунгом. «Связной» возмутился: «Понимаете ли вы, что предлагаете мне, Лазарю Берману, распространять?» Гумилев с извинениями отменил свою просьбу. Вскоре последовал арест поэта, затем казнь” (336, с. 92). См. также во фрагменте мемуаров О. Гильдебрандт-Арбениной, который мы приводим далее на с. 730.

Можно, наконец, сослаться на показания самого Гумилева, данные им после ареста (даже учитывая специфичность допроса в ЧК как источника). Приведем здесь фрагмент этих показаний от 18 августа 1921 г., впервые опубликованный С.П. Лукницким: