Ефим Курганов - Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

– Помилуйте, Ваше превосходительство. Вам стоит только заикнуться.

– Пошел вон! – закричал Ростовцев в бешенстве [98] Опубл. в кн.: Курганов Е. Я. Анекдот как жанр. СПб, 1997. С. 111. .

Впрочем, совсем не исключено, что Гоголь слышал вышеприведенные анекдоты о Я. И. Ростовцеве: он мог знать их ровно в той же степени, что и Нестор Кукольник (они оба были крайне внимательны к петербургской устной молве), просто прямых подтверждений тому, что Гоголь точно знал ростовцевский цикл, у нас нет.

Повесть «Коляска» характером своего построения и типом сюжета открыто ориентирована на анекдот. Данную особенность этой повести кратко и точно определил в свое время Г. А. Гуковский:

Это повесть, основанная на анекдоте, сжато изложенная без отступлений и «развертываний», по внешнему как бы повесть-шутка [99] Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. М., 1959. С. 241. .

В самом деле, если в «Петербургских повестях» гоголевский текст в каждом случае представляет собой развернутый анекдот, превращенный в повесть, то в случае с «Коляской» фактически налицо анекдот как таковой, еще не обросший деталями и характеристиками, растягивающими действие, еще в полной мере не новеллизировавшийся.

Видимо, из-за того, что анекдотический субстрат «Коляски» столь резко бросается в глаза, повесть эту по довольно давней уже теперь традиции принято выводить из одного совершенно конкретного анекдота.

Например, в комментариях Н. Л. Степанова к «Коляске» читаем следующее:

Сюжет «Коляски» восходит, скорее всего, к тому анекдотическому происшествию с гр. М. Ю. Виельгорским, о котором рассказывает в своих воспоминаниях В. А. Соллогуб: «Он был рассеянности баснословной; однажды, пригласив к себе на огромный обед весь находившийся в то время в Петербурге дипломатический корпус, он совершенно позабыл об этом и отправился обедать в клуб; возвратясь, по обыкновению, очень поздно домой, он узнал о своей оплошности и на другой день отправился, разумеется, извиняться перед своими озадаченными гостями, которые накануне, в звездах и лентах, явились в назначенный час и никого не застали дома. Все знали его рассеянность, все любили его и потому со смехом ему простили; один баварский посланник не мог переварить неумышленной обиды, и с тех пор к Виельгорскому ни ногой». Как личное сближение Гоголя с В. Соллогубом в тот период, так и то обстоятельство, что Гоголь вообще охотно пользовался в своих замыслах анекдотами, – делают весьма убедительным предположение о зависимости сюжета «Коляски» от приведенного рассказа [100] Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: в 14 т. Т. 3. М., 1938. С. 695. .

Да, Гоголь в своих замыслах часто пользовался анекдотами. Однако перекличка приведенного фрагмента из мемуаров Вл. Соллогуба с сюжетом «Коляски» мне представляется натянутой и произвольной, а какое-то сходство если и есть, то оно чисто случайно.

Все дело в том, что повесть «Коляска» разоблачает не столько рассеянность, сколько лживость. Так что случай с графом Виельгорским тут ничего не проясняет.

Чертокуцкий по пьяному делу и в самом деле забывает о данном им обещании. Это так. Но даже если бы он и не забыл об этом и успел бы приготовиться к приходу гостей, ему все равно пришлось бы прятаться от господ офицеров, ведь та чудо-коляска о которой он им рассказал, и та, которую все-таки увидели офицеры, – это фактически две совершенно разные коляски.

Так что автором, собственно, наказывается не рассеянность, а лживость героя. И повесть «Коляска» не о рассеянности, а о посрамлении лжеца. Однако давний комментарий Н. Л. Степанова до сих пор продолжает застилать глаза исследователям Гоголя.

В работе В. Гитина «Коляска» Гоголя отмечены некоторые особенности поэтики анекдота [101] Н. В. Гоголь: проблемы творчества: сборник. СПб, 1992. С. 60–84. . В ней на материале повести сделаны интересные наблюдения над картинностью и предметностью у Гоголя, но вот о поэтике анекдота, о специфических законах этого жанра и их роли в построении «Коляски» нет буквально ни одного слова. Правда, анекдот о рассеянности Виельгорского Гитин пересказывает [102] Там же. С. 62–63. , да еще сообщает:

К анекдоту у Гоголя была собственная предрасположенность [103] Н. В. Гоголь: проблемы творчества: сборник. СПб, 1992. С. 60. .

Вот и все, что сказано о соотношении повести «Коляска» с жанром анекдота. Отмечено, конечно, верно, но слишком поверхностно.

Повесть «Коляска» связана не вообще с анекдотом как таковым, а с его совершенно особой разновидностью – с лживой историей, с кругом анекдотов о лгунах.

Нередко такого рода анекдоты строятся как диалог двух лгунов – лжеца и суперлжеца («карателя лжи»), который разоблачает ложь первого, доводя ее до полнейшего абсурда. Вполне возможны и ситуации, когда надобность в суперлжеце отпадает, так как происходит саморазоблачение лжеца, когда он сам, без чьих-либо посторонних услуг, себя посрамляет.

Так вот Чертокуцкий как раз и есть такой двойной лжец: лжец и суперлжец в одном лице. Подобного типа синтетическим лжецом был в России первой половины XIX века уже упомянутый нами князь Дмитрий Евсеевич Цицианов, «русский Мюнхгаузен» [104] Курганов Е. Я. «Русский Мюнхгаузен». М., 2017. С. 221. . Правда, Цицианов вовсе не себя посрамлял, он улавливал доверчивых слушателей, которые принимали за чистую монету его «остроумные вымыслы» (слова А. С. Пушкина). Князь Дмитрий Евсеевич поднял в России лживую историю на недосягаемую высоту. Да, главной разносчицей цициановских историй была А. О. Смирнова-Россет, которой «русский Мюнхгаузен» приходился двоюродным дедом.

Но пока возвращаемся к «Коляске».

Рассказ Чертокуцкого о своей чудо-коляске – это мини-цикл самых настоящих анекдотов-небылиц.

Первая микроновелла о коляске строится как реализация метафоры ЛЕГКАЯ КАК ПЕРЫШКО:

– У меня, ваше превосходительство, есть чрезвычайная коляска настоящей венской работы.

– Какая? Та, в которой вы приехали?

– О, нет. Это так, разъездная, собственно для моих поездок, но та… это удивительно, легка как перышко, и когда вы сядете в нее, то просто как бы, с позволения Вашего превосходительства, нянька вас в люльке качала! [105] Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: в 14 т. Т. 3. М., 1938. С. 182.

Между прочим, у Д. Е. Цицианова была знаменитая история о медвежьей шубе, которая была легка как пух, она могла быть уложена в носовой платок и складывалась в карман, летала по воздуху:

…И тут вынимает он из своей курьерской сумки шубу, которая так легка была, что уложилась в виде носового платка [106] Вяземский П. А. Полн. собр. соч.: в 12 т. Т. 8. СПб, 1883. С. 146. ;

…Когда он явился, Потемкин спросил: