Ефим Курганов - Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

И. С. Тургенев был не только блистательным острословом и мастером на разного рода проказы, но еще и неподражаемым рассказчиком, и истории его почти всегда были наполнены каким-то особым ехидством.

О ком же в первую очередь рассказывал милейший Иван Сергеевич? Конечно же, в первую очередь о своих приятелях-писателях. И чем более они были близки его сердцу, тем более он изгалялся над ними. Такова уж была оригинальность этой мягкой и нежной натуры.

Тургенев искренне и живо увлекался многими даровитыми личностями, заботился о них, но им же потом и доставалось от него в устных импровизациях.

Д. В. Григорович в воспоминания свои включил рассказ о том, как Тургенев подружился с писателем А. Ф. Писемским, и до каких исключительных пределов доходила его заботливость об Алексее Феофилактовиче. Но вот что любопытно при этом. Повествуя, как Тургенев не просто тащил вдребадан пьяного Писемского, но и заботливо нес потерянную им калошу, на чьи же показания опирался Григорович? Посторонних свидетелей-то ведь не было. Он мог опираться лишь на рассказ самого Тургенева. Иными словами, Григорович передал историю, которую услышал от Ивана Сергеевича. Да, это Тургенев поведал о своем исключительном благородстве и о том, до какого скотского состояния доходил Писемский.

Итак, анекдот о едва не потерянной калоше:

В терпимости и снисхождении Тургенев доходил иногда до самоунижения, возбуждавшего справедливую досаду его искренних друзей.

Одно время он был увлечен Писемским. Писемский, при всем его уме и таланте, олицетворял тип провинциального жуира и не мог похвастать утонченностью воспитания; подчас он был нестерпимо груб и циничен, не стеснялся плевать – не по-американски, в сторону, а по русскому обычаю – куда ни попало; не стеснялся разваливаться на чужом диване с грязными сапогами, – словом, ни с какой стороны не должен был нравиться Тургеневу, человеку воспитанному и деликатному. Но его прельстила оригинальность Писемского. Когда Иван Сергеевич увлекался, на него находило точно затмение, и он терял чувство меры.

Раз был он с Писемским где-то на вечере. К концу ужина Писемский, имевший слабость к горячительным напиткам, впал в состояние, близкое к невменяемости. Тургенев взялся проводить его до дому. Когда они вышли на улицу, дождь лил ливмя. Дорогой Писемский, которого Тургенев поддерживал под руку, потерял калошу. Тургенев вытащил ее из грязи и не выпускал ее из рук, пока не довел Писемского до его квартиры и не сдал прислуге вместе с калошей [141] Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М., 1987. С. 138–139. .

Судя по всему, деликатный Тургенев не раз живо и сочно рассказывал о своей увлеченности Писемским, несмотря на грубость натуры и на самохвальство Алексея Феофилактовича. Так, А. Я. Панаева записала вот какую историю из этого цикла. Да, мемуаристка как будто говорит вначале от своего имени, а потом вдруг передает живую речь Тургенева и в принципе не скрывает, что просто предала бумаге высококомическую устную новеллу Ивана Сергеевича.

Итак, анекдот о том, как Тургенев повел Писемского на литературный вечер и что из этого вышло. Здесь опять педалируются благородство, мягкость, деликатность Ивана Сергеевича и грубость, бестактность Алексея Феофилактовича:

Писемский, как известно, отличался бесцеремонностью в своих манерах и разговорах. Тургенев более всех возмущался этими качествами Писемского. После вечера в одном светском салончике, где Писемский читал свой роман, Тургенев… в отчаянии говорил:

– Нет, господа, я более ни за какие блага в мире нигде не буду присутствовать при чтении Писемского, кроме как в нашем кружке. Это из рук вон, до чего он неприличен! Я готов был сквозь землю провалиться от стыда. Вообразите, явился читать свой роман, страдая расстройством желудка, по обыкновению рыгал поминутно, выскакивал из комнаты и, возвращаясь, оправлял свой туалет – при дамах! Наконец, к довершению всего, потребовал себе рюмку водки, каково? Судите, господа, мое положение, – плачевным голосом произнес Тургенев. – И какая бестактность, валяет себе главу за главой, все утомились, зевают, а он читает да читает. Хозяйку дома довел до мигреня… Боже мой, уродятся же на свете такие оболтусы. Мне, право, стыдно теперь показаться в этот дом. И какая у Писемского убийственная страсть всюду навязываться читать свои произведения? Нет!.. Я теперь проучен, не покажусь нигде в обществе, если узнаю, что там находится Писемский.

Что касается Писемского, то он остался очень доволен своим чтением и рассказывал, что произвел фурор [142] Панаева А. Я. Воспоминания. М., 1986. С. 170. .

Судя по всему, мемуаристка на том вечере не присутствовала. Анекдот полностью был записан со слов Тургенева.

Об Афанасии Фете сохранилось некоторое количество анекдотов; правда, они никогда не собирались вместе и ни разу не становились предметом изучения. Причем практически все эти анекдоты были построены на контрасте личности тончайшего, изысканнейшего лирика и расчетливого, прижимистого помещика, к тому же обскуранта, человека крайне правых взглядов.

И еще хотелось бы сразу выделить одну особенность фетовского цикла.

К появлению анекдотов о Фете явно приложил руку Иван Сергеевич Тургенев. Собственно, если бы не он, то, может, и цикла бы этого не было.

Все дело в том, что Тургенев был изумительный острослов, человек беспощадной, убийственной ироничности и особого ехидства. В прозе его, кажется, это свойство личности совсем не проявилось, и об этом, видимо, потому и не принято писать, и в науке совершенно не обозначена тема «Острословие Тургенева».

А вот в быту, в непосредственном общении Тургенев острил вовсю и с блеском и, в частности, обожал передразнивать приятеля своего Фета и истории о нем как раз и строил на резком контрасте двух Фетов – поэта от Бога и скупердяя-помещика.

Так что Тургенев, можно сказать, явился повивальной бабкой фетовского цикла, а вернее, тем насмешником, острословом-проказником, который и способствовал тому, что анекдоты о Фете появились и что они были замечены современниками.

Тургенев смеялся над ним: «Он с такой интонацией произносил ЦЕЛКОВЫЙ, даже как-то ЦАЛКОВЫЙ, что уже кажется – будто он в карман его положил» [143] Розанов В. О писательстве и писателях. М., 1995. С. 616. .

И. С. Тургенев – Я. П. Полонскому, 26 янв. 1881:

«Да и вообще Фета давно на свете нет, а остался какой-то тупой кисляй по прозвищу Шеншин, которому только и жить, что на славянофильских задних дворах» [144] Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: Т. 13. Т 1. Л, 1968. С. 50. .