Виктор Топоров - О западной литературе

Разумеется, роман написан совершенно о другом (и актуален сегодня благодаря другому), но это из него можно вычитать тоже.

Герой романа Нат Тернер – раб в третьем поколении. И единственный чернокожий на сотни миль вокруг, кому дают изрядное образование (с упором на Священное Писание, которое Нат заучивает наизусть). А к совершеннолетию обещают отпустить на волю. Но не отпускают. И продают, а потом перепродают; с хозяевами ему то везет, то нет – но только с точки зрения безграмотного и темного человека, практически полуживотного. А Тернер не таков. Он горд, он страстен, он умен. Он ненавидит не хозяев, а институт рабства. И, поняв, что дорога в мир белых ему заказана, он решает их уничтожить. Всех до единого. Не щадя ни женщин, ни детей. И начав с хозяйской дочки, в которую влюблен и которую – единственную из всех – убивает собственноручно. С остальными белыми расправляется его паства: восстание носит религиозный характер, Нат воображает себя чуть ли не мессией, а жалкий городок, который восставшим предстоит взять штурмом, весьма кстати называется Иерусалимом.

В сообщники Нат вербует не сломленных неволей, а, напротив, ожесточенных ею. Это изверги и убийцы. И самый безжалостный из них в какой-то момент оттирает «мессию» (запрещающего, например, насиловать белых женщин) от руководства. И вообще все идет вкривь и вкось: негритянский бунт оказывается не только беспощадным, но и бессмысленным. Точнее, контрпродуктивным – именно восстание Тернера сняло с повестки дня вопрос об отмене рабства лет на тридцать.

Сейчас весь мир смотрит фильм Ларса фон Триера, в котором действие разворачивается в американском городке тридцатых годов прошлого века, где, в отличие от остальной Америки, позабыли отменить рабство. А потом появилась дева-воительница с подручными мафиози и поменяла белых и черных ролями. За сто лет до изображаемых событий Нат Тернер попытался было сделать в Иерусалиме, штат Виргиния, то же самое.

Ларе фон Триер снял фильм-притчу. И Уильям Стайрон написал роман-притчу. Не о том, как негров вешают (или вешают сами негры), а о том, что цивилизации во всей ее красоте, роскоши и уродстве противостоит варварство, которое рано или поздно ее уничтожит. И оно, варварство, становится вдвойне страшным, если цивилизация предпринимает попытку его как-то очеловечить и окультурить. Потому что дело уничтожения возглавит вкусивший от плодов цивилизации варвар – какой-нибудь дослужившийся в Советской армии до генерала Дудаев, а на смену ему непременно придет Басаев. И мусульмане из европейских университетов изготовят химическое, биологическое и ядерное оружие, а их американские собратья научатся управлять «боингами».

Я невольно впадаю в тон некой Елены Чудиновой, только что выпустившей роман-предупреждение «Мечеть Парижской Богоматери» – о христианском восстании в покоренной магометанами Европе. И, конечно, мудрый доктор прописывает другие лекарства. И пресловутый американский «плавильный котел» до сих пор считается панацеей. Хотя в тех же США уже больше половины населения говорит не по-английски, а по-испански. И в «плавильном котле» Великой Римской империи бесследно растворились потомки Ромула и Рема. А израильтяне покрывают бомбовым ковром только что добровольно уступленные палестинцам территории.

А при чем тут Стайрон? При том, что он написал как раз об этом. О генетическом изъяне, о программе самоуничтожения, о принципиальной невозможности и хороших, и дурных, и даже компромиссных решений.

Будь роман издан у нас в советское время, его сочли бы гимном в честь национально-освободительной борьбы; сегодня кое-кто назовет его апологией терроризма; на самом же деле перед нами обвинительный приговор всему человечеству. В лице Ната Тернера, и его палачей, и его жертв. Нат Тернер не изверг и не святой, он, на библейский лад, ближний.

Он один из нас. Он точно такой же, как мы. Он даже лучше нас. И это, наверное, самое страшное в романе, трагическом от первой страницы до последней.

Роман, который вам предстоит сейчас прочесть, – книга особенная. Не рискуя сильно ошибиться, предположу, что ничего подобного вы не читали. И многих из вас определенные линии и страницы «Американской мечты», да и вся книга в целом, повергнут в состояние шока.

Речь не о предельном натурализме сцен изощренного секса – видели вы, возможно, «Империю чувств», читали «Эдичку». И не о столь же детализированном описании актов насилия – в «Иностранной литературе» опубликована исповедь лондонского вампира, в Ростове недавно судили отечественного. И не об общей атмосфере реальной, повседневной жизни в Нью-Йорке, в котором, оказывается, за тонкой пеленой естественного и понятного правят бал сверхъестественные, иррациональные, главным образом кромешно черные люди. Прочитан ведь «Ребенок Розмари», прочитан «Экзорцист», на видеоэкране отсмотрены одноименные и изрядное число сходных фильмов. Читателя, знакомого с творчеством, скажем, Кортасара, автора замечательной повести «Преследователь», не удивит история негритянского джазового певца Шаго Мартина, «Крестный отец» подготовил нас к разговору о мафии, переведенные в последние годы многочисленные шпионские триллеры – к пониманию политики как сферы приложения криминально-альковных сил. Имя Макса Вебера, увязавшего успехи капитализма в ряде стран Запада с этикой протестантизма, сегодня общеизвестно хотя бы в интеллектуальных кругах. Куда менее одномерный, призрачный, устремленный одновременно в трансцендентальную высь и инфернальную бездну, мир католицизма осознается нашей культурой в значительно меньшей степени, но его можно хотя бы мысленно выстроить по аналогии и по контрасту. Читатель набоковского «Пнина» и великого множества американских романов чувствует себя как дома в кругу псевдоученой заокеанской гуманитарной профессуры с ее высосанными из пальца теориями и квазиоткрытиями. Читатель Джека Лондона, Артура Хейли, а теперь уже и Тома Вулфа осознает, что едва ли не для любого американца идолом являются вовсе не деньги, а успех, что в стране царит культ успеха. И даже своеобразная теория происхождения раковых заболеваний, разработанная автором «Американской мечты» и приписанная им своему герою, стала с момента публикации романа если не общепринятой, то достаточно распространенной. Разве что мир запахов – значащих, говорящих запахов – может предстать неожиданным и новым, но читали же вы, например, Пруста, обонятельная символика которого здесь, едва ли не по-марксистски, поставлена с ног на голову. Будучи разложен на элементы, мир Нормана Мейлера повсюду – и его лучший и самый оригинальный роман «Американская мечта» не составляет здесь исключения – может показаться если и не вторичным, то как минимум далеко не новаторским.