Виктор Топоров - О западной литературе

Главным героем является, конечно же, доктор Циннер. Он садится в поезд под именем доктора Ричарда Джона, школьного учителя из Англии, однако довольно быстро мы узнаем, что на самом деле он политэмигрант, возвращающийся к себе на родину, в Югославию, чтобы поднять там коммунистическое восстание. Как бы под масками появляются и другие персонажи, подсаживающиеся в поезд на остановках. Иозеф Грюнлих – находящийся в розыске убийца – тревожно озирается по сторонам; писатель Сейвори по ряду причин вынужден выдавать себя за конторского клерка, каким и был когда-то; опознающая его журналистка Уоррен отчаянно ревнует свою прелестную спутницу Джанет к мужчинам и подумывает о том, не соблазнить ли ей самой танцовщицу Корал. В клаустрофобном пространстве, уравнивающем всех и вся, и общество, и его мораль идут вразнос.

Главной пружиной действия становится по-своему трогательный дорожный роман еврея-промышленника Майетта и той же Корал. Он выстроен на полутонах, на недоразумениях, на ослышках и обмолвках – и вместе с тем читателю ясно, что эти двое, пусть и ненадолго, всерьез влюбляются друг в друга. Или, вернее, получают шанс влюбиться. Разворачивая во взаимоотношениях всю гамму чувств от самозабвенной нежности до предельной жестокости с очевидным (по меньшей мере для нашего современника) намеком на садо-мазо. Корал обречена оставаться в кордебалете, она слишком ординарна, чтобы стать солисткой; Майетт – типичный, даже несколько шаржированный еврейский скоробогач; отношения тут уместны сугубо функциональные, а взаимная любовь кажется поначалу просто-напросто невозможной. На первый взгляд будущий возлюбленный похож на любого «папика», поздним вечером поджидающего девиц из кордебалета у служебного подъезда. После встречи с Корал богачу снится сон, в котором он «снимает» ее, выделив из шеренги полупрофессионалок на бульваре. (А мы помним, как трепетно относился к сновидениям сам Грин, не говоря уж о том, сколько раз он «снимал» проституток во всех частях света.) Сходятся они лишь после того, как Корал убеждается в том, что ее благодетель за свои десять фунтов на самом деле ничего от нее не требует, а сам Майетт понимает, что девица, влюбившись, на все согласна и ничего не ждет, – сходятся и клянутся никогда больше не расстаться… Но если хочешь насмешить Бога, сообщи ему свои планы.

Доктор Циннер – коммунист; в свое время он чудом избежал ареста и сейчас возвращается в Белград раздуть на горе всем буржуям мировой пожар. Но и его (как перед тем писателя Сейвори) опознает журналистка Уоррен. Эта отчаянная дамочка, алкоголичка и лесбиянка, едет в «Восточном экспрессе» совсем недолго – от Кельна до Вены, – но успевает изрядно испортить жизнь едва ли не всем пассажирам. Циннера она не только раскусывает, но и «раскалывает» на интервью, затем передает текст по телефону из Вены – и на перроне в Суботице революционера уже поджидают югославские полицейские.

Сюжет с телефоном несколько атавистичен даже для 1930-х годов. А вот полувеком раньше в континентальной Европе поймали не одного беглого преступника, который, сев в поезд, почувствовал себя в безопасности, потому что ему и в голову прийти не могло, что его приметы передадут в пункт назначения по телеграфу или по телефону. Сюжет этот описан, в частности, у швейцарского писателя К. Ф. Майера (1825–1898).

В Суботице действие достигает кульминации и в единственный раз, кроме финала в Стамбуле, выходит из замкнутого пространства. Полиция хватает не только Циннера, но и Грюнлиха, а также Корал (соответственно потенциального преступника, закоренелого злодея и невинную жертву), обвиняя всех троих во множестве преступлений – и девушка и впрямь оказывается замешана в одном из них. Правда, нашей несвятой троице удается отчаянный побег из участка – в соседнюю, сказал бы Станислав Ежи Лец, камеру. Да и сам «Восточный экспресс» это своего рода лимбо (преддверие ада); сойдя с поезда, полного эротических мечтаний и политических упований, мы оказываемся в аду, причем попадаем явно не в Первый Круг.

Отдельного упоминания заслуживают три момента.

Во-первых, образ Сейвори – писателя, добившегося успеха, который измеряется сотней тысяч проданных экземпляров. С одной стороны, этот писатель – плебей не только по происхождению, но и духом, сочиняющий на потребу самой невзыскательной публике, – вызывает у Грина презрение. С другой – молодой автор железнодорожного детектива с подозрительной настойчивостью вспоминает о проданных экземплярах и вырученных за них авансах и потиражных: чувствуется, что это болезненная для него самого тема. С третьей стороны, Грин приписывает Сейвори присущее ему самому донжуанство и вкладывает в его уста собственные суждения на литературные темы.

Во-вторых, Карлтон Майетт. Позднейшие обвинения Грина в антисемитизме во многом основываются как раз на этом образе. Хотя где здесь национальная неприязнь, а где классовая (с близких к коммунистическим позиций, которых придерживался тогда писатель), сказать трудно. И куда важнее другое: стоит еврейскому богачу столкнуться с погромщиками (или потенциальными погромщиками), со взбесившимся буржуа, из которого, как известно, легче всего получается нацист, как Грин тут же проникается к своему герою неподдельным сочувствием. Тем самым сочувствием, которое отнюдь не проявляла британская бюрократия по отношению к беженцам из континентальной Европы.

В-третьих, доктор Циннер. Вот уж кто по душе Грину – интеллигент, джентльмен, бессребреник и вместе с тем бесстрашный борец за светлое коммунистическое будущее родной страны! Все это выглядит сегодня как минимум несколько схематичным. Интереснее, однако, другое: именно этот образ открывает долгую – и исключительно важную для самого писателя – череду персонажей гефсиманского, если так можно выразиться, толка. Поначалу эти люди (а мы встретимся с ними в каждом втором романе Грина) колеблются и, толком даже не веря в Бога, молятся о том, чтобы чаша сия миновала их: «Если только можешь, Авва, Отче, Чашу Эту мимо пронеси»… А затем более-менее сознательно повторяют (и, разумеется, пародируют) Крестный Путь. Каждого из них предают, каждому из них предпочитают разбойника, каждого из них распинают… Впоследствии Грин догадается парадоксально обострить ситуацию, сделав своих «великомучеников» людьми низко и мелко грешными (вроде попа-расстриги и пьяницы из «Силы и славы»); «первопроходец» же Циннер вознесен писателем на недостижимую для простых смертных моральную высоту.

«Стамбульский экспресс» принес писателю кое-какие деньги и «освежил» благоприятную творческую репутацию автора «Внутреннего человека», едва не погубленную двумя последующими романами. Окрыленный успехом, Грин тут же сочинил «Поле боя». Увы, оно оказалось во многих отношениях слабее – и в результате не понравилось публике, а у критики вызвало даже насмешки. Правда, насмешки уже уважительные: новый роман автора «Стамбульского экспресса» разочаровал именно потому, что от этого писателя теперь ожидали многого.