Виктор Топоров - О западной литературе

Ключевым образом романа является так и остающийся за сценой (вернее, за тюремной стеной) Джим Дровер, арестованный за убийство полицейского, который вроде бы – так показалось убийце – пристал к его жене. По свидетельству Нормана Шерри, в рабочую рукопись романа входил целый ряд эпизодов в тюрьме с участием Дровера, однако из чистовой версии вся эта линия полностью выпала. Внимание писателя сосредоточено на персонажах, напрямую связанных с жизнью и предполагаемой казнью Дровера. Это его жена Милли (и ее беспутная сестра Кей), брат Джима Конрад, полицейский дознаватель Кондер, журналист с говорящей фамилией Суррогат. Журналист, как и сам Дровер, состоит в компартии.

Подобно «Стамбульскому экспрессу», перед нами так называемый групповой роман, в котором нет главного героя (кроме остающегося за сценой). Однако жесткую рамочную конструкцию (вроде движущегося поезда) писатель в данном случае не создал, в результате чего «Поле боя» несколько рыхловато, да и, как шутили английские критики, изрядно заболочено. Прежде всего здесь избыточно много действующих лиц, в том числе и заведомо проходных. Но и центральным персонажам уделено слишком мало внимания, да и места (англичане в свойственной им манере недоговаривать пишут: «демократически мало»), характеры не прописаны толком, да и траектория судеб едва намечена.

Любовный треугольник – Дровер, его жена Милли и влюбленный в нее Конрад – выглядит после «Внутреннего человека» самоповтором, – правда, с переменой пола: в первом романе Грина главный герой Эндрюс разрывается между мнимо добродетельной женой Элизабет и атаманом шайки контрабандистов Карлионом, причем Карлион (как Дровер в «Поле боя») по большей части остается за сценой. Строго говоря, речь в обоих случаях идет не столько о любовном треугольнике, сколько о той же – из области психологической геометрии – фигуре взаимопритяжения и отталкивания. Конрада влечет к Милли, которую он почитает чуть ли не святой, но он терзается мыслями о брате, которому грозит смертный приговор (или, самое меньшее, восемнадцатилетнее тюремное заключение). Конрад так и не может осознать того, что Джим на самом деле совершил тяжкое преступление; втайне (вернее, частью души) ему хочется, чтобы брата казнили, а значит, Милли досталась бы ему самому.

В итоге Конрад, предавая Джима, сходится с Милли, но чем полнее физическое обладание возлюбленной, тем сильнее его привязанность к обреченному на смерть (если не на жертвенное заклание) брату. Точно так же раздвоен и Эндрюс во «Внутреннем человеке», причем и там и тут (да и в «Стамбульском экспрессе») влюбленный мужчина в конце концов оказывается слабаком и трусом.

«Поле боя» усеяно и расстрелянными «боеприпасами» из политического арсенала – социалистического и коммунистического. Причем если в «Стамбульском экспрессе» глашатаем авторской позиции в этом плане, бесспорно, был коммунист Циннер, то на сей раз (как и в следующем романе «Меня создала Англия») писателя больше занимает сам по себе клубок общественных (не в последнюю очередь классовых) противоречий. Напомним, что двадцатилетним юношей Грин был кандидатом в члены коммунистической партии (правда, всего один месяц). Трудно сказать, была ли симпатия к рабочему классу, которую он демонстрировал и декларировал на протяжении 1930-х, искренним чувством или всего лишь данью моде, но благонамеренно-либеральным советским исследователям (не говоря уж об издателях) он тем самым помог изрядно. Вот что – всего за год до крушения СССР, а значит, уже глотнув воздуха перемен, – пишет в предисловии к однотомнику Грина (Москва, «Радуга», 1990) один из них о так и не переведенном у нас романе «Поле боя» (называя его «Это поле боя», что представляется не совсем верным):

«На остросоциальном материале построен и роман с символическим названием „Это поле боя“ (1934). Молодой рабочий, коммунист Доувер (явная описка; правильно: Дровер. – В. Т. ), оказывается в тюрьме за непреднамеренное убийство полисмена. Ему грозит либо смертная казнь, либо восемнадцатилетнее тюремное заключение. „Поле боя“, в трактовке Грина, – не только напряженность социальных столкновений, но и конфликты, возникающие в сфере сугубо личной. И товарищи по партии, и власти предержащие рассматривают Доувера как пешку в своей большой игре. Вторых беспокоит, как будут реагировать рабочие на казнь Доувера. Первые же полагают, что смерть Доувера и спровоцированное ею возмущение масс полезнее для их целей, чем длительное тюремное заключение. Одним словом, Доувер как таковой не интересует ни тех, ни других».

Пешкой в большой игре категорически отказывается признавать себя и Джон Уилмот, второй граф Рочестер, – герой написанного тогда же, но не нашедшего издателя вплоть до 1970-х биографического романа Грина «Обезьянка лорда Рочестера». Пешкой в игре между королем-протестантом и его братом-католиком, в игре между пороком и добродетелью, между Добром и Злом, наконец, между Богом и дьяволом (нехотя допуская возможность существования первого из них – и категорически исключая наличие второго). По сути дела, «Рочестер» – первый «католический» роман писателя, и кропотливой работой над ним как раз в годы написания «Стамбульского экспресса» и «Поля боя», не исключено, объясняется отсутствие или, вернее, не слишком отчетливое присутствие соответствующих мотивов в обеих этих книгах (да и в романе «Меня создала Англия»): религиозные мысли и сомнения Грина первой половины 1930-х «канализовались» в жизнеописание начисто забытого на тот момент поэта XVII века – «несуществующего Рочестера». Однако это произведение выпало на сорок лет из литературного процесса – и соответственно не в полной мере учтено пишущей о Грине критикой.

Роман «Наемный убийца» (1936) публикуется в настоящем томе сразу же вслед за «Стамбульским экспрессом» – в некоторое нарушение хронологии – чтобы подчеркнуть внутреннее родство обоих не столько политических, сколько этических (но еще не религиозных!) детективов Грина – «железнодорожного» и с железной дорогой напрямую связанного. В этих романах (как и в раннем творчестве в целом, но здесь это, пожалуй, проступает с наибольшей наглядностью) молодой писатель словно бы тасует одну и ту же колоду карт: несостоявшийся министр-социалист из маленькой европейской страны превращается в состоявшегося (и убитого); заурядная актриса ищет ангажемента не в далеком Стамбуле, а в провинциальном (по нашим меркам захолустном) Норвиче; убийца садится в поезд и покидает его с чужой возлюбленной, а потом – не без ее содействия – пытается раствориться в тумане; спонсор «ужинает и танцует» кордебалет – и все это (и многое другое) происходит в пришедшей в хаотичное движение и полной панических предвоенных настроений Европе; на сей раз, правда, главным образом – в старушке Англии, в которой истинные джентльмены не без колебаний и не без труда берут верх над джентльменами напускными (или, если угодно, подставными), а высшая справедливость избирает своим орудием профессионального убийцу с заячьей губой и неунывающую малышку, все толкующую наобум (по слову Мандельштама) и тем не менее в конце концов распутывающую сложнейший клубок международной детективной интриги.