Виктор Топоров - О западной литературе

Трагическая тема романа «Мать Тьма» – разрыв между целью и средствами – освещена здесь уже достаточно. Но в романе есть и сатирическая тема, ведущая сатирическая тема (потому что и все остальное в нем предстает в гротескном сатирическом свете). Это тема патологического, физиологического антисемитизма, который здесь широко и разнообразно высмеивается. Что ж, дорого яичко к Христову дню. Антисемитизм порой бывает страшен, но, даже становясь страшным, он остается уморительно смешным, и Воннегут не забывает показать нам это.

Помню, двадцать с лишним лет назад, когда в издательстве «Молодая гвардия» вышел в урезанном и искаженном виде роман Воннегута «Колыбель для кошки», он не только имел бешеный успех, но и стал для многих своего рода откровением. По Боконону (так звали одного из персонажей, создателя новой религии) начали жить и думать. Это был, конечно, перебор. Воннегут – прежде всего парадоксалист, а творческая энергия парадокса, хотя и очень мощна, однако же не универсальна. Воннегут не заменяет и не отменяет всей остальной всемирной литературы, хотя некоторые воспринимают его именно так.

А писатель он замечательный, и перед вами один из лучших его романов.

«Стамбульский экспресс» Грин написал в 1933 году, знаменательном прежде всего приходом Гитлера к власти в Германии. До начала Второй мировой оставалось еще шесть лет; о ней, как и о предстоящих зверствах нацизма, еще никто не догадывался, однако вся пребывавшая дотоле в спячке Европа сразу же пришла в движение. В одной стране за другой на фоне заметного усиления компартий (и профсоюзов прокоммунистической ориентации) начали происходить фашистские и полуфашистские перевороты; власть то там, то здесь захватывали отставные армейские генералы или полковники действующих спецслужб, которые тут же ограничивали гражданские свободы и проводили массовые аресты; практиковались и тайные политические убийства противников того или иного режима; впрочем, к тактике индивидуального террора прибегали и сами леваки. Всевозрастающим репрессиям подверглись многие национальные меньшинства – судетские немцы в Чехословакии, чтобы ограничиться одним примером; резко обострилась ксенофобия – и, естественно, антисемитизм как, пожалуй, наиболее распространенное ее проявление; появились первые, поначалу единичные беженцы, число которых увеличивалось, однако же, в геометрической прогрессии.

Конечно, нечто подобное было еще свежо в общеевропейской памяти: я имею в виду эмиграцию из, как ее тогда презрительно именовали, Совдепии; но повальное бегство после Гражданской войны в России было хотя бы понятно – происходящее же в Митропе (так традиционно называли Центральную Европу, и то же название носили международная железнодорожная компания и ее фирменный поезд, ничуть не уступающий по известности знаменитому «Восточному экспрессу») поначалу не поддавалось сколько-нибудь разумному объяснению, напоминая разве что первые симптомы того загадочного явления времен Темного Средневековья, которое впоследствии стало принято называть великим переселением народов.

Основной поток беженцев (хотя реальная картина была сложнее) приходился на западное направление. Многие оседали во Франции и в государствах Бенилюкса, остальные стремились в Америку (прежде всего в США); самой же вожделенной, но и самой труднодостижимой целью была сравнительно благополучная тогда Англия – не островок безопасности, но Остров Свободы и Процветания, сердце Британской империи и (на всякий пожарный случай, который представился, однако же, очень скоро) «непотопляемый авианосец».

Беда заключалась в том, что пускали в Англию далеко не всех. И даже тех, кого впустили, могли после дополнительной проверки быстренько интернировать, а затем и выслать на материк. Такой опасности страшатся (правда, уже в годы войны) персонажи гриновского романа «Ведомство страха». И о ней же написано пронзительное стихотворение Уистена Хью Одена «Блюз для беженцев»:

Бежали, однако же, в те годы (да и раньше) не только в Англию, но и с этого благословенного острова. Бежали прежде всего те, кому ничего на родине, кроме тюремного срока (а то и виселицы), не светило. Именно о таком побеге мечтает в последние минуты перед гибелью юный преступник из гриновского романа «Брайтонский леденец». Именно о таких беглецах написал в стихотворении «Изгои» Редьярд Киплинг:

Конечно, бегство объявленного в розыск преступника – случай при всей своей распространенности все же, скорее, исключительный. Но бежали в колонии, как это тогда называлось, отнюдь не только те, за чью голову в самой Англии уже была назначена награда. Бежали с острова и неудачники всех мастей – в надежде на лучшую долю. Бежали люди чести (по-ихнему джентльмены), запятнавшие репутацию: считалось, что искупить позор можно только самоубийством или – приравненном к нему в общественном сознании – бегством в колонии. Бежали люди, в жизни которых стряслось какое-нибудь несчастье. Бежали банкроты. Бежали младшие сыновья небогатых отцов и незаконнорожденные. Бежали искатели приключений. Бежали просто «лишние люди» (как их именует отечественное литературоведение); порой не только «лишние», но и никчемные…