Алексей Коровашко - Олег Куваев [повесть о нерегламентированном человеке] [litres]

Талант кинорежиссёра заключается, помимо прочего, в том, чтобы создать из подручных средств ту особую реальность, которая максимально соответствует законам смоделированного им художественного мира. Когда зритель смотрит сцену Ледового побоища в фильме Сергея Эйзенштейна «Александр Невский», он видит не асфальт во дворе «Мосфильма», покрытый мелом, солью и жидким стеклом, а ломающийся лёд Чудского озера. Один из основоположников теории и практики современного кино, Лев Кулешов, справедливо подчёркивал, что умелый монтаж кадров, снятых в самых разных местах, позволяет художнику иметь дело с «творимой земной поверхностью», отсылающей к чему угодно – к тому, что где-то действительно существует, или к тому, что коренится исключительно в человеческих грёзах и фантазиях. Потому упрёки в неправильном выборе съёмочной натуры, которые предъявлялись и «Берегу принцессы Люськи», и обеим экранизациям «Территории» (1978-го и 2014 годов), следует считать не вполне обоснованными. Дело не в том, повторим, что режиссёры этих картин, презрев антуражно-пейзажную аутентичность, не выбили у киностудий денег для поездки на Чукотку, а в том, что они не смогли сотворить чукотскую «земную поверхность» из тех ресурсов, которые были в их распоряжении.

В фильме Никифорова, к сожалению, пространство не только не имеет ничего общего с чукотским побережьем, но и постоянно норовит «вывалиться» из нормального процесса восприятия, подсовывая зрителям ничем не мотивированные странности. Вот Лёха вручает Люське маленький цветок со словами: это «единственный цветок на триста квадратных миль». Возвышенный жест, очевидно, должен символизировать ревностное служение новоиспечённого рыцаря-геолога свалившейся с неба Прекрасной Даме, но, вопреки задумке режиссёра, он превращается в банальное паясничанье: территория, где разбит лагерь поклонников Люськи, вся покрыта цветами и растениями.

Съёмки фильма, однако, мероприятие коллективное. Не лишним будет вспомнить, что сценаристом «Берега принцессы Люськи» выступил сам Куваев, так что формально фильм Никифорова сохраняет соответствие исходному рассказу. Единственное более или менее весомое добавление – сцена, в которой Борода, вернувшийся из одиночного похода, не заметив прибывшую в пустой лагерь Люську (напарники Бороды отправились её встречать), решает заняться водно-гигиеническими процедурами. Полностью раздевшись, он начинает увлечённо плескаться в озере, и тут-то его окликает хохочущая Люська. Дальше следует, понятное дело, смущение Бороды, застигнутого врасплох дважды: и неожиданным возникновением прекрасной незнакомки, и своим вынужденным появлением перед нею обнажённым. В рассказе Куваева ничего похожего нет. Сценка с подглядыванием за ничего не подозревающим купальщиком понадобилась то ли Никифорову, то ли Куваеву для создания проходного комического эффекта (эпизоды такого типа не редкость в советских комедиях: достаточно вспомнить, например, фильм Владимира Рогового «Баламут», снятый в 1978 году).

Другие отступления от сюжетной канвы рассказа относятся к разряду вариативного расцвечивания малозначащих деталей. Можно, конечно, размышлять о том, почему армянский портвейн «Айгешат» трансформируется в фильме в коньяк неизвестной марки, но это ничего не прибавит к общей оценке режиссёрского творчества. Однако дьявол, как известно, кроется не где-нибудь, а именно в деталях. И в фильме Никифорова накопление мелких внешних деталей, связанных с образом Люськи, приводит в конце концов к тотальному искажению идейной концепции куваевского рассказа (вряд ли в этом искажении виновен сам писатель, пусть и приложивший руку к сценарию; фальшивое исполнение по «нотам», расставленным Куваевым, нужно оставить на совести режиссёра).

В рассказе – и это, на наш взгляд, не нуждается в доказательствах – Люська предстаёт как женский вариант Ильи Николаевича Чинкова, одного из главных героев романа Куваева «Территория». Этот Чинков в юбке прекрасно знает, чего хочет, и не останавливается ни перед чем, чтобы достигнуть заранее поставленной цели. Правда, если сравнивать дотошно, обнаружится одно принципиальное несовпадение: цель Чинкова, мечтающего найти на Чукотке золото, является всеобщей, государственной, а задача, поставленная Люськой, отвечает исключительно личным интересам – сбору ботанического материала для будущей дипломной работы. Но и Чинков, и Люська не дают себе труда решать этические дилеммы, пытаясь, например, понять, обидит кого-то их конкретный поступок или нет. Оба персонажа с виртуозностью извлекают из человека ту или иную пользу, чтобы затем, когда в нём исчезнет необходимость, вычеркнуть его из своей памяти. Что касается магнетической харизмы Чинкова и женского обаяния героини рассказа и фильма, то они, если разобраться, представляют собой две стороны одной и той же медали.

Не очень, вероятно, внимательно прочитав рассказ и не слишком вдумываясь в писательский сценарий, Никифоров посчитал, что Люська – всего-навсего капризная юная дева, испорченная вдобавок избыточно комфортной московской жизнью. Секрет её магического влияния на трёх кочующих геологов предельно прост и кроется в самой обычной тоске по представительницам прекрасной половины человечества, неравнодушным к исполнению бардовских песен у костра под гитару.

Если мужские персонажи фильма, как уже сказано, напоминают бывалых туристов, предпочитающих регулярно отдыхать от цивилизации, то Люська всем своим видом призвана внушить зрителю, что она – случайно отбившаяся от королевского кортежа принцесса. К тяжёлым условиям походно-полевого хозяйства она совершенно не приспособлена. Её умения сводятся разве что к быстрой смене нарядов, которые она не забыла захватить с собой в тундру. Приехав на крайний северо-восток страны собирать гербарии, Люська щеголяет здесь в эксклюзивной шапочке, импортных джинсах, двух модных куртках, тоже импортных, кроссовках, явно не отечественного производства, нескольких свитерах и кофточках от-кутюр. Довершает этот сверхмодный гардероб цветной японский зонтик, легко вырываемый из рук даже самым лёгким дуновением ветра.

Эгоизм и никчёмность героини в известной мере раскрывает финальная сцена фильма, когда три Люськиных рыцаря возвращаются в лагерь и видят, что Прекрасная Дама их покинула, обессмыслив проделанную для неё работу по сбору экзотической флоры. И всё же лакмусовой бумажкой, призванной, по задумке режиссёра, проявить отрицательную сущность героини, становится фрагмент, в котором она угощает служителей своего культа собственноручно приготовленным ужином. Эта совместная трапеза демонстрирует не просто отсутствие у Люськи кулинарных талантов, но её полное неумение готовить. Такое отрицательное умение само по себе, безусловно, не грех, но для человека, обязанного по роду деятельности владеть рядом бытовых и хозяйственных навыков (полевая биология, вне всяких сомнений, относится к подобной деятельности), это убийственная характеристика. Гастрономических и кейтеринговых порывов Люськи хватает только на то, чтобы расставить на импровизированном столе из пустых ящиков банки с тушёнкой, скумбрией и сгущённым молоком – сухой паёк, больше подходящий для неприкосновенного запаса убеждённого холостяка. На десерт своим рыцарям Люська «приготовила» конфеты и уже упоминавшийся коньяк. Гости многозначительно и не без иронии переглядываются, не оставляя у зрителя сомнений в том, что они зачислили новоявленную принцессу в отряд ни к чему не приспособленных городских жителей, вечно праздная жизнь которых лишена даже минимальной общественной пользы. Люська, однако, обладает таким сверхмощным ресурсом, как молодость и красота. Его эффективное использование, сочетающееся с утончённым манипулированием благородными и бескорыстными мужчинами, заставляет последних не только примириться с её существованием, но и преклоняться перед ней.