Алексей Коровашко - Олег Куваев [повесть о нерегламентированном человеке] [litres]

Как бы то ни было, письма были прочитаны и даже оглашены с высоких трибун. В них были резкие фразы, например: «Мне бы автомат в руки, я бы всю эту обкомовскую шоблу одной очередью прошил!» Насколько серьёзно это заявление, говорящее, возможно, скорее о состоянии Куваева, нежели о его отношении к советской власти? В письме к Кожуховой 1962 года он вообще посылал к чертям «всю эту психованную планету»: «С удовольствием заложил бы я одну хорошую бомбу, потом покурил бы и, весело ухмыляясь, нажал бы кнопку». Письма Куваева часто ироничны, вырванная из контекста фраза может произвести неверное впечатление. Куваев был знаком с диссидентами, но политикой не слишком интересовался. Хотя, как мы помним, тихо вышел из комсомола. А ещё организовывал в СВКНИИ выставку репрессированного художника Ивана Гриценко…

Куваев уже задумывался о том, чтобы оставить науку и Магадан (в апреле 1964 года писал Курбатову: летом съездит в поле, после чего возьмёт «курс на увольнение», чтобы к ноябрю быть в столице; той же весной пробовал решить вопрос о подмосковной жилплощади), но ещё сомневался. Поступок Аллы и то, что за ним последовало, ускорил отъезд Олега. Он решил сдать полевой отчёт – и «улететь к дьяволу».

Но тут за Куваева вступился директор СВКНИИ Николай Шило. «После того как я наотрез отказался приходить на какие бы то ни было сходки, собрания и симпозиумы, где любопытствующие идиоты будут обсуждать мой моральный облик и трясти бельём, – дело зашло в тупик… Нашёлся умный человек – директор нашего института. Он предложил прежде всего заслушать мой производственный отчёт. Это разумно: либо человека нужно гнать из института, либо дать ему возможность работать спокойно», – писал Куваев. Шило дал высокую оценку летним работам Куваева и высказался за их продолжение. Куваев: «Прошло всё это дело с большим успехом. Экспедицию мою постановили расширить, дать вдвое больше денег на это, и вообще был, понимаешь, триумф… Живу я сейчас в глубочайшей моральной ж…, и только один свет в окне: работа, работа да ещё раз работа… Хорошо, что мне уже тридцать, и установилось какое-то равновесие, основательность характера. Иначе, честное слово, застрелился бы я. А сейчас ничего, просто возмужал… Работать надо – всё остальное ерунда».

Шило не только в мемуарах и поздних интервью отзывался о Куваеве исключительно положительно. Как видим, он и в 1964 году, не боясь идти поперёк позиции партийного начальства, защищал его, тогда всего лишь младшего научного сотрудника и автора одной книги. И это несмотря на вольное отношение Куваева к дисциплине и жёсткий нрав самого Шило. Только ли потому, что Куваев был ценным сотрудником? Или Шило уже понимал, что это значительный писатель? В 1969 году Куваев писал Этлису, что «из всей институтской шоблы» только к Шило он сохранил «уважение и даже симпатию», что в свой прошлый заезд в Магадан заходил в институт, дабы принести извинения «за своё мерзкое поведение в тот запойный год», но Шило не было в городе.

Олег каждый вечер приходил к Алле в больницу, однажды даже принёс ящик винограда, но отношения были разбиты. Тем не менее они переписывались вплоть до смерти Олега и порой встречались. Алла вспоминала, что Олег уже в период работы над «Территорией» звал её к себе в Москву, но она отказалась: «Куда мне ехать, когда самому-то жить негде, а маму я не оставлю».

В 1998 году Алла Федотова создала и возглавила в Магадане Общественный фонд памяти Куваева. После отъезда Федотовой на Смоленщину руководство фондом взяла на себя главный библиограф магаданской городской библиотеки имени Куваева Дея Корепанова. Фонд просуществовал до 2013 года.

«Государство у нас не очень любит общественные организации. Оказалось, что фонд должен подвергаться ежегодному аудиту, а это недешёвая вещь, даже на нашу нулевую отчётность нужно тысяч двадцать каждый год. А откуда? У нас организация была без взносов, всё на энтузиазме держалось. Стоишь в очереди в налоговой как предприниматель, опоздал с подачей бумаг – штрафуют… Меня четыре раза судили, я платила из своего кармана штрафы. В конце концов плюнула, решила: пора закрывать. Даже за закрытие заплатила четыре тысячи. Теперь все мероприятия, связанные с Куваевым, мы проводим на базе библиотеки», – говорит Корепанова.

…Куваев остался было в Магадане, начал составлять планы на полевой сезон 1965 года, но, похоже, желания задерживаться в этом городе уже не было. Писал потом: «Сожрали меня месткомовская бабья общественность (знаешь этих престарелых дур с оловянными глазами) и секретарь институтской парторганизации, с которым у меня была стычка на глубоко интимной почве. Плюс пьянка. То есть пьянкой я дал им повод меня сожрать». Борис Седов: «В СВГУ Куваев прогуливал, но продолжал работать. В институте отсутствие стало систематическим. А иногда ему требовалось „расслабиться“. Он до 11 дней подряд не появлялся на работе».

В январе 1965 года Куваев пишет рапорт на имя заместителя директора СВКНИИ Николаевского с просьбой о шестидневном отпуске – с 4-го по 9 января включительно. Видимо, рапорт написан задним числом: на нём стоит виза завлаба Якупова от 8 января, ниже – резолюция Николаевского: «Рапорт на отпуск должен оформляться своевременно. Невыход на работу с 4/I по 9/I 1965 г. рассматривать прогулом. Объявить строгий выговор с последним предупреждением».

Следующий сохранившийся документ – рапорт Якупова Николаевскому от 23 января: «Младший научный сотрудник О. М. Куваев 21, 22, 23 января не вышел на работу. По наведённым мной справкам, это не связано с болезнью и является, таким образом, прогулом. Прошу рассмотреть вопрос о целесообразности дальнейшего пребывания О. М. Куваева в институте». Резолюция: «Запросить объяснение у т. Куваева».

8 марта 1965 года Куваев пишет на имя Шило: «Во изменение ранее поданного мною рапорта с просьбой об отпуске прошу предоставить мне отпуск за проработанное время с последующим увольнением из института. Причиной этому является плохое состояние моего здоровья. Датой ухода в отпуск с последующим увольнением прошу считать 16 февраля 1965 г.»

Шило потом вспоминал: «Я не одобрял его уход из геологии, хотя и знал о некоторых неблагоприятно сложившихся обстоятельствах в его личной жизни…» Между Шило и Куваевым произошёл разговор. На вопрос о причинах разрыва с наукой Куваев отвечал: «Я пишу». «Он настоятельно подчёркивал это – „я пишу“. Получается, что из моего кабинета он и ушёл в профессиональные писатели. Мы встречались и в дальнейшем, и я предлагал ему вернуться в институт, если он посчитает возможным, так как проводившиеся им работы следовало продолжить, а для этого лучшую кандидатуру найти было трудно», – написал впоследствии Шило.