Нора Букс - Владимир Набоков. Русские романы

Как обычно, у Набокова нет прямого указания на знакомство со стихами Заболоцкого. Есть, впрочем, намек косвенный. Стихотворение «Футбол» было написано в 1926 году и опубликовано в № 12 журнала «Звезда» за 1927 год. В романе «Дар» Федор рассматривает книги в русской книжной лавке: «На другом столе, рядом, были разложены советские издания […] Между “Звездой” и “Красным огоньком” […] лежал номер шахматного журнальчика “8 × 8”».

Гротескно-эротическая поэзия Заболоцкого конца 20-х вряд ли могла остаться не замеченной В. Набоковым. Сборник «Столбцы», вышедший в феврале 1929 года, произвел сильное впечатление на критиков и читающую публику. В нем увидели строки, отсылающие к «Тяжелой лире В. Ходасевича», чье «Собрание стихов», вышедшее в Париже в 1927 году, было встречено восторженно не только в эмиграции, но и в России. И. Лощилов называет, в частности, стихотворение В. Ходасевича «Звезды» из сборника «Европейская ночь» (о художественном присутствии этого стихотворения в «Даре» см. ниже) «столбцом до “Столбцов”». Чем, кроме поэтических достоинств, мог привлечь Набокова первый сборник молодого поэта? «Столбцы» воспроизводили зримо и осязаемо «новый быт» (одна из формул времени) Ленинграда и Москвы 1920-х, преобразованный быт нового человека.

Кроме отдельного столбца «Новый быт» – такова была общая тема сборника. Вполне закономерно, что в «Даре», романе, организованном вокруг произведения о Чернышевском, сыгравшем не последнюю роль в создании проекта нового человека и картины его образа жизни, обнаруживается немало отсылов к стихам Заболоцкого. Так, «вопли желудочной лирики», образующие константный мотив еды в романе: ее поглощения («Шахматов немедленно стал резать бутерброд […] на краю тарелки нашлепка горчицы подняла, как это обычно бывает, желтый свой рог»), приобретения («Из русского гастрономического магазина вышел инженер Керн, опасливо суя пакетик в портфель, прижатый к груди»), страстно-похотливого к ней отношения отражаются в пищевой гротескной эротике стихотворения Н. Заболоцкого «Рыбная лавка». Надо отметить, что оно не вошло в сборник «Столбцы» 1929 года, а было опубликовано в том же 1929-м в № 8 журнала «Звезда»:

С гастрономической темой связан и другой сквозной мотив романа – мотив поглощения кондитерских изделий: «…Журналист Ступишин, въедавшийся ложечкой в клин кофейного торта»; Он (Годунов-Чердынцев. – Н.Б .) купил пирожков (один с мясом, другой с капустой, третий с сагой, четвертый с рисом, пятый… на пятый не хватило) в русской кухмистерской, представлявшей из себя как бы кунсткамеру отечественной гастрономии…»; о Чернышевском: «Нашего же героя юность была кондитерскими околдована». К этому же ряду примеров относится многократно всплывающий в повествовании образ пышки, кондитерского изделия и русского названия новеллы Мопассана, рассмотренный в предыдущей главе о романе «Дар».

Тема кондитерских в «Даре» служит общей аллюзией на стихотворение Заболоцкого «Пекарня». Привожу в редакции 1929 года сборника «Столбцы»:

В «кондитерской» обнаруживаем отсыл и к другому референтному тексту «Дара», в главе IV (о Чернышевском): «Но будущему воспоминанию наперекор, кондитерские прельщали его вовсе не снедью – не слоеным пирожком на горьком масле и даже не пышкой с вишневым вареньем; журналами, господа, журналами, вот чем! […] В кондитерской было тепло. […] “Позвольте-с “Эндепенданс Бельж”, – просит Чернышевский». «Эндепенданс Бельж», газета, полная пустых сплетен, – отсылка к сцене из романа Достоевского «Идиот». Настасья Филипповна при посещении Епанчиных слушает рассказ генерала о случае в вагоне: «Я взял билет в первый класс: вошел, сижу, курю… Курить не запрещается, но и не позволяется… Вдруг, перед самым свистком, помещаются две дамы с болонкой, прямо насупротив». Епанчин рассказывает, как одна из них в гневе выхватывает его сигару и выбрасывает в окно, а он вослед – ее болонку. Дама описана не без некоторого эротизма: «Женщина дикая, а впрочем, дородная женщина, полная, высокая, блондинка, румяная…» Настасья Филипповна уличает Епанчина во лжи: «Но позвольте, как же это? […] Пять или шесть дней назад я читала в “Independanсе” – а я постоянно читаю “Independance” – точно такую же историю! Я вам “Independance Beige” пришлю!.. – Настасья Филипповна хохотала, как в истерике».

Текст-адресат разоблачает серьезность политических чтений героя, а заодно и серьезность его философско-политических предчувствий. Чернышевский записывает в своем дневнике: «А что, если мы в самом деле живем во времена Цицерона и Цезаря, когда seculorum novus nascitur ordo, и является новый Мессия, и новая религия, и новый мир […] Дозволено курить на улицах. Можно не брить бороды». Истеричность Настасьи Филипповны отзывается сходной чертой в характере жены Чернышевского: «…ее истеричность при случае доходит до судорог». Введенный в романное пространство текст Достоевского еще раз упоминается посредством намека в рассказе о попытке организации побега Чернышевского из ссылки: «Если верить молве, Ипполит Мышкин, под видом жандармского офицера явившийся в Вилюйск к исправнику с требованием о выдаче ему заключенного, испортил все дело тем, что надел аксельбант на левое плечо вместо правого». Вместо имени персонажа романа напрашивается его прозвище, титрующее это произведение Достоевского.

Мотив пищи продолжается в «Даре» в значении пищи духовной. «Изнурительный катар желудка (у Чернышевского. – Н.Б. ) повторился тут с новыми особенностями. “Меня тошнит от “крестьян” и от “крестьянского землевладения”, – писал он сыну, думавшему его заинтересовать присылкой экономических книг. Пища была отвратительная». Другой пример: Чернышевский статьями кормил читателя «Современника», «которого мы вдруг представили себе рассеянно и жадно кусающим яблоко, – переносящим на яблоко жадность чтения и опять глазами рвущим строки». Этот образ – очевидный намек на библейский сюжет и вместе с тем отсылка к стихотворению В. Ходасевича «Бельское Устье»: