Андрей Аствацатуров - Хаос и симметрия [От Уайльда до наших дней] [litres]

После того как умер сначала отец – выпил за ужином полбутылки водки, спокойно лег спать, а утром не проснулся, – следом и мать – сожрала ее онкология за полгода, сел Сережка на шесть лет, дом стал ветшать, оседать, крыша из зеленой постепенно превращалась в рыжую…

Герой не должен замечать подобные знаки судьбы – на это есть читатель. Но Ольга упрямо не принимает то, что обязана принять. Один из персонажей “Шума и ярости” Фолкнера выламывает стрелки часов, чтобы остановить течение жизни, а потом с той же целью топчет свою тень. Ольга действует похожим образом, хотя ее поведение чуть более практично: она пытается выполоть сорняки. Для того чтобы чем-то себя занять, чтобы отвлечься от мыслей о Викторе. Однако дело это хоть и полезное, но бессмысленное: сорняк вырастет еще гуще. Земля, как заметил Эзоп, помогает тому, что для нее естественно, а не тому, что ей навязали, и сорняки, в отличие от овощей и фруктов, ее настоящие дети.

Природа, земля, хаос – видимые угрозы иллюзорному порядку, упорной логике. Куда более опасен, однако, другой “сорняк” – Виктор, живой хаос. Ольга с первых абзацев рассказа пытается избежать с ним встречи один на один, без свидетелей, и даже зовет на помощь Татьяну. Но здесь важно, что противостоять природе и хаосу (Виктору) Ольге не под силу, потому что хаос не снаружи, как может показаться на первый взгляд, а внутри ее самой.

Присутствие хаоса в сознании героини открывается Сенчиным постепенно. Сначала ей нравится запах скошенной травы (запах убийства) – он прибавляет ей сил.

Уже темнело; в нос ударил густой запах скошенной травы. Ольга неосознанно-жадно несколько раз всей грудью вдохнула. И словно сил прибавилось.

Сгущающиеся сумерки (“темнело”) в данном случае обозначают приближение хаоса. Буквально тут же, увидев скошенные сорняки, она испытывает странную, “радостную злобу”:

– Опять повылезли! – с радостной злобой изумилась Ольга, увидев новый ровный коврик из подсвекольника, появившийся буквально за несколько дней вокруг помидоров… Листья вредного сорняка стали сворачиваться на ночь, и цвет у коврика был зеленовато-фиолетовый.

Хаос (сорняки) оказывается бессознательно привлекательным. Ольга испытывает чувственное удовольствие, когда разглядывает Татьяну и Виктора, красивых, физически здоровых и крепких:

Они были очень похожи – Виктор и Татьяна. Оба высокие, крепкие. Красивые в своей силе. “Вот бы им вместе, – пожелала Ольга снова. – Такая бы пара была…”

“Природу не обманешь”, – говорит ей Виктор, и, по сути, он прав. Ольга на протяжении всего рассказа именно этим и занимается – пытается обмануть свою природу. Впрочем, обман раскрывается очень скоро. Выясняется, что Ольга уже однажды уступила природе, забеременела от Виктора, но сделала аборт – еще одно бесполезное усилие скрыть от самой себя свои подлинные желания. Наконец, наступает кульминация – двойное убийство, после которого Виктор видится Ольге “ужасным и красивым” настолько, что она не посмеет ему противиться и даст себя изнасиловать:

Был до того ужасен и красив, что Ольга не смела двинуться… Подхватил ее на руки, унес в комнату. Положил на кровать, легко сдернул трусы. Повозился со своей одеждой, разбросал ее ноги. Лег сверху.

Ольга очнулась от оцепенения, забилась было, закричала. Но поздно – большое и горячее уверенно вошло в нее, задвигалось, дыхание перехватило. И она обмякла, безвольно покачиваясь на перине, придавленная приятной, тугой, терпкой тяжестью…

Однако это присутствие всколыхнувшейся человеческой природы открывается в большей степени нам, читателям, нежели самой героине. Она по-прежнему продолжает упорствовать, уходя от реальности в мысли о самоубийстве. Принять собственную природу ей не под силу.

Как и положено во всякой трагедии, героиню ждет расплата. Боги ревнивы, они не любят, когда их игнорируют. Видимо, природа тоже ревнива. Если мы ее не принимаем, мы совершаем преступление, если принимаем – тоже совершаем преступление. Ситуация безвыходная, и никаких этических ответов на вопрос, как же нам себя вести, Сенчин вроде бы не предлагает. Л.-Ф. Селин, чье творчество Сенчин, как известно, ценит, в таких случаях, а случаи у него только такие, обязательно опрокидывал все возможные этические императивы, карнавально обыгрывая сюжеты великих классиков, например, Достоевского. Сенчину же не до смеха. Этические императивы, восходящие к Достоевскому, у него не повод для ёрничанья. Они обязательно присутствуют в сюжетной линии, но скрыто, едва различимо. Иван Карамазов говорил, что гармония мира не стоит слезинки замученного ребенка. Сенчин дважды ставит своих персонажей перед выбором: счастье или замученный ребенок. И оба раза они, словно сговорившись, выбирают счастье.

Вопрос о человеческом и божьем суде тоже восходит к Достоевскому. Ольгу, скорее всего, будут судить как соучастницу, хотя формально она ни в чем не виновата. Не виновата она так же, как не виноват Митя Карамазов или Клайд Гриффитс. Но сущностно все трое – убийцы, и все трое должны предстать перед судом.

Присутствие этических императивов несколько смягчает то ощущение безнадежности положения человека, которое оставляет рассказ “Косьба”. Возможно, мы получим шанс начать все сначала, но, скорее всего, в мире Сенчина нам просто разрешат произнести последнее слово.

Биография Валерия Айрапетяна насыщена событиями и сама по себе может стать предметом эссе, если не целой книги. Мальчиком он стал свидетелем армянских погромов, которые учинили в его родном городе Баку распоясавшиеся хулиганы и националисты. Потом был отъезд, фактически бегство из республики. Семья мыкалась по российским городам и деревням, пока наконец не добралась до Петербурга. Северная столица встретила юношу Айрапетяна и его родственников не слишком гостеприимно – в Петербурге будущий писатель зимой ютился в неотапливаемых деревянных домах, часто ночевал на вокзале или в милиции, куда стражи порядка забирали его за бродяжничество. За годы скитаний и неустроенности Айрапетян сменил, что естественно в такой ситуации, множество профессий и даже успел получить среднее медицинское образование – оно потом дополнится высшим гуманитарным.

Вообще говоря, всякого рода житейских неурядиц у человека, решившего стать писателем, должно быть в меру. В противном случае воображение гасится – все силы уходят на борьбу с окружающим миром. Но это, как правило, происходит с теми, чей талант незначителен, чье воображение готово быстро истощиться. Сильный автор не нуждается в идеальных условиях, вернее, нуждается, но не в такой степени. Происходящее вокруг не отнимает у него времени и сил, не разрушает его, а, наоборот, – обогащает. Здесь жизнь принимается в ее предельной полноте, и все идет в работу: события, люди, детали; все организуется чувствительным мировидением в последовательную систему текстов. Новое не травмирует, оно дополняет прежнюю, вроде бы устоявшуюся картину и находит себе точный способ выражения.