Самуил Лурье - Полное собрание рецензий [litres]

Не-ет, – протянете, пожалуй, вы. Не особенно впечатляет. Не расскажи Любовь Гуревич, что автор «Тайны» в семнадцатилетнем возрасте получил четверик лагерей как диверсант и террорист, а вот дожил – заказали дизайн Государственного Герба РФ и президентской цепи, – была бы дверь как дверь. Написать ее маслом – допустим, мастерство. Написанную пересказать – не фокус.

Не знаю, не знаю. Не уверен, что я бы сумел. То есть что отобрал бы именно эти слова и расставил бы именно в таком порядке. А по-другому, но лучше – нельзя: тут найден кратчайший путь к решению данной (пусть, вы правы, не сверхтрудной) микрозадачи, попробуйте сами. Любовь Гуревич пишет без зазоров, словно экономит бумагу или не жалеет времени. А президентская цепь – да, сама собой рифмуется с изборожденной штукатуркой.

Но так и быть – для чистоты эксперимента рискну: разверну в другом месте.

«Модулем манеры становится постоянный персонаж, созданный тонко ветвящейся линией, весь состоящий из морщин, с акцентированными, иногда преувеличенными, разными ушами. Ветвистые линии являются формообразующим элементом, повторяются в одежде, в предметах, заполняющих паузы между персонажами, – сосудах, табуретках, стволах и ветвях деревьев. Персонаж воспринимается как нечто биологическое, способное распространяться, как растение, и одновременно одряхлевшее. Мир в целом предстает как обветшалый и погрязший в пороках. Позиция художника – воинствующее обличение с назиданием…»

Я позволил себе одну запятую вставить, одну убрать. А также не смог бы внятно изъяснить, что такое модуль манеры. Мне, как, вероятно, и вам, почти смешны акцентированные уши. Ветвистые линии в ветвях деревьев меня смущают.

Но почему-то – неизвестно почему – сквозь абзац, как будто буквы в нем стеклянные, различаю свойства фантазии незнакомого мне человека и даже очертания его судьбы.

Как хотите, а тут не без волшебства.

Раиса Кирсанова. Павел Андреевич Федотов (1815–1852): Комментарий к живописному тексту

М.: Новое литературное обозрение, 2006.

Я увидал ее в Москве, в гостях, уже уходя из одной знакомой квартиры, причем в день отъезда. Влюбился с первого взгляда, но она принадлежала другому, а для правильной охоты не оставалось времени. Однако и забыть не получалось. И я всем рассказывал, что вот, дескать, какую встретил и как хочется завладеть. И наконец один приятель разыскал ее, и привез, и оставил. И она стала моей. Насладился, но не расстанусь. Ну, разве что ненадолго одолжу почитать, и то лишь человеку надежному. (Хотя вообще-то в таких делах, вы же знаете, не стоит особенно полагаться ни на кого.)

Яркая обложка не обманула: внутри оказалось именно то, чего я ожидал и что искал в стольких книгах напрасно.

Хотя бывало, бывало. И случались, будем беспристрастны, восторги сильней: комментарий, скажем, Набокова к «Онегину», комментарий, скажем, Айзенштока к «Дневнику» Никитенко тоже давали стереоскопическое переживание несуществующих объектов.

Несуществующих, но действующих. Как хороший автор, который мало ли что умер. Или как персонаж, когда не все равно, чего ему надо. Или как пистолет у персонажа в руке.

Пообращаться с нарисованными вещами как с реальными. Сочинить отрывок из энциклопедии жизни, например русской. (Хотя не обязательно: см. комментарий Шпета к «Запискам Пиквикского клуба».) До чего же отрадно, что на свете есть люди, которые на это способны. Которые владеют своей специальностью (действительно своей – лично и только им принадлежащей) вполне, до последних тонкостей.

И предаются ей, как игре, – то есть всерьез абсолютно.

«Так, например, короткополая одежда свахи имеет общее для всех российских губерний название – душегрея. На Русском Севере она обычно безрукавная, а в других губерниях может быть с рукавами, воротниками, завязками, пуговицами и т. д. Безотносительно к особенностям кроя, а только по длине, душегрея имеет различные местные названия: шушун, шушпан, шугай, кацавейка.

Исходя из того, что Федотов жил лишь в Москве и Петербурге и нет свидетельств, что он бывал за пределами этих губерний, в некоторых своих работах я предлагала считать парчовую кофту свахи кацавейкой – именно это название появилось в русском языке в 1830–1840-х годах, прежде всего в Петербурге, как это явствует из мемуарных свидетельств и художественной прозы (словарями „кацавейка“ была зафиксирована только в начале XX века). Шугай же, упомянутый Федотовым, во всех этимологических исследованиях дается как название, употребляемое в Олонецком крае. Еще только предстоит выявить мотивацию художника, употребившего не общерусское название, а местное, диалектное слово».

А? Прелесть-то какая. Какая основательность и строгость. Какая – во всех смыслах – чистота науки. Есть картина «Сватовство майора», и есть ее авторская стихотворная, так сказать, копия – «Рацея». В живописном тексте (термин восхитительно глубокий) на такой-то тетке – несомненная кацавейка. В литературном – неубедительный диалектный шугай. Предстоит, как видите, выявить мотивацию обмолвки – спорим на что хотите, будет сделано все возможное: нельзя же истину оставить так – зябнущей в ожидании торжества.

Полтораста таких – и лучше – страниц; на каждой (буквально на каждой) несколько бесценных сведений из истории одежды, мебели, утвари. Вот на полотне Федотова мы видим вещь; конечно, это иллюзия: просто размазана капля-другая масляной краски; вещь ушла из родного вещества, сохранив одну только видимость, и стала в таком-то пространстве означать то-то и то-то поверх смысла, теплившегося в таких, как она, когда они бытовали. Когда стоили денег (таких-то), использовались (способом вот каким) и вообще отвечали потребностям, вбирая в себя испарения человеческого времени.

А вот как устраивалась эта прическа. А вот как застегивался сюртук. И действие происходит в этой самой комнате потому-то: замечаете, какие обои? А свеча горит вот зачем. А под воздушным бальным платьем – 30 кг нижних юбок, и грациозно в нем двигаться надо было уметь.

«Особо необходимо отметить, что декольтированные наряды исключали ношение нательного (крестильного) креста. Выражение „расхристанный“ означало, что одежда находится в беспорядке, – раз виден нательный крест. Это было допустимо только для юродивых и нищенствующих. С заимствованием европейского костюма русские женщины, надевая открытые по моде платья, снимали крест. Чересчур набожные находили выход в „тур ля горже“ (ленте, бархотке или кружевной оборке) с длинными концами, спадающими на грудь…»

В общем, я не в силах описать завлекательность этой книги, всю полноту ее внутренней жизни. И вы можете подумать, что Раиса Кирсанова просто пришпиливает к экспонатам этикетки. А на самом деле она вставляет в изображение заводной ключик, и – танцуют все! И разговаривают друг с дружкой – например, шляпа, брошенная на пол, с палочкой сургуча, лежащей на комоде, – разборчиво. Все вместе послушно исполняя желание старинного живописца – быть понятым как следует.