Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

Набоков упорным трудом зарабатывал на жизнь и параллельно с тем же упорством поднимался по ступенькам литературной славы. В этом русско-английском мальчике были заложены мужество, стойкость и целеустремленность киплинговских героев. Короче, он сделал, вылепил себя сам, без поддержки Союза писателей СССР и без подкормки советских издательств. Действовал в одиночку, полагаясь лишь на свой, данный ему Богом талант.

Примерно до 1927 года у Набокова еще теплилась надежда на возвращение в Россию после падения Советов. «Не позже. Не позже. Но до этого была оптимистическая дымка. Дымка оптимизма. Думаю, что мы расстались с мыслью о возвращении как раз в середине тридцатых. И это не имело большого значения, ибо Россия была с нами. Мы были Россией. Мы представляли Россию. Тридцатые были довольно безнадежные. Это была романтическая безысходность».

Еще раньше, 28 марта 1922 года, трагически погиб отец писателя – Владимир Дмитриевич Набоков, эта смерть окончательно сделала сына мужчиной. Он отбросил литературный псевдоним Вл. Сирин и стал для всех Владимиром Набоковым. Хотя кто-то на иностранный лад звал его Набокофф.

В пору, когда писатель приближался к своему сорокалетию, Зинаида Шаховская описывала его так: «Высокий, кажущийся еще более высоким из-за своей худобы, с особенным разрезом глаз несколько навыкате, высоким лбом, еще увеличившимся от той ранней, хорошей лысины, о которой говорят, что Бог ума прибавляет, и с не остро-сухим наблюдательным взглядом, как у Бунина, но внимательным, любопытствующим, не без насмешливости почти шаловливой. В те времена казалось, что весь мир, все люди, все улицы, дома, все облака интересуют его до чрезвычайности…»

Шло накопление земного и космического материала? Сам Набоков признавался, что соглядатайство, наблюдательность были у него развиты беспредельно. Он презирал тех, кто не замечает лиц, красок, движенья, жестов, слов, всего, что происходит вокруг. А что удивляться? Набоков был не только прозаиком, но и поэтом. И каким поэтом! Я бы рискнул назвать его философски-акварельным за глубину мысли и за краски деталей, за тончайшую нюансировку человеческого бытия. Не об этом ли говорит начало его стихотворения «Поэты» (июнь 1919 года):

Согласно сложившейся легенде, Набоков был человеком мрачным, держался, как правило, холодно и надменно. Но вот «любимая сестра любимого брата» Елена Сикорская (урожденная Набокова) – говорит иное: «Мрачным я его вообще не помню – он был очень веселым и жизнерадостным человеком. Постоянно шутил, у него даже были своеобразные ритуалы розыгрышей… Но в каких-то вещах Володя был, безусловно, человеком очень сдержанным – сдержанность вообще наша семейная черта, сказывалась строгость “английского воспитания” – у нас не принято выставлять напоказ свои эмоции. Зато все мы любим критиковать и даже высмеивать, а Володя был даже излишне ироничным и насмешливым…»

Но самое главное – Набоков был необыкновенно работоспособным, писал буквально с утра до вечера.

Итак, составляющие Набокова: талант, работоспособность, чувство гармонии и изящества, тонкая ирония и едкий сарказм. Некоторые критики находят у него много общего с Салтыковым-Щедриным. Это подтверждает и Зинаида Шаховская, «…но стилистическая грация первого оттеняет тяжеловесную поступь второго, – отмечает она. – Щедрин – тяжеловесный арденский конь. Набоков – английская чистокровка».

Однако оставим тему творчества Набокова литературоведам. «Творчество Набокова можно рассматривать как прощальный парад русской литературы XIX века». «Это писатель ослепительного литературного дарования, – так определил Владимира Набокова Александр Солженицын, – и именного такого, которое мы зовем гениальностью…».

Далее пропускаем истории многочисленных влюбленностей Владимира Набокова – от французской девочки на пляже Колетт до невесты Светланы Зиверт. Затем историческая встреча с Верой Слоним. 15 апреля 1925 года Набоков и Сло-ним связали свои судьбы.

Сначала супруги жили в Берлине, потом в Америке, а с 1961 по 1977 год местом своего обитания избрали небольшой городок Монтрё на берегу живописного Женевского озера, а в Монтрё – гостиницу «Монтрё-Палас».

«После России “собственного дома” у них никогда не было, – вспоминает сестра Набокова. – “Вести дом”, заниматься хозяйством, у них не было ни времени, ни желания. К тому же у Владимира и Веры полностью отсутствовало влечение к вещам. Просто невозможно представить, чтобы они купили себе, скажем… какую-нибудь вазу. Покупалось только необходимое, и ничего лишнего. Правда, в Монтё они жили не совсем “гостиничной” жизнью, снимали практически небольшую квартиру: гостиная, кабинет, две спальни и кухня. В ресторан они спускались крайне редко, только когда кто-нибудь приезжал – готовить к ним приходила женщина, которая делала самые простые обеды. Но уборка и прочее лежало, конечно, на гостиничном персонале, и это было для Володи и Веры очень важно, так как они были чудовищно заняты…»

На этом обрываю мое старое эссе о Набокове, но кое-что надо добавить.

В Крыму в 1918 году в предчувствии своего исхода из России Набоков писал:

В Германии, как и во Франции, к Набокову русская эмиграция относилась по-разному, весьма неоднозначно. Его первый роман «Машенька» (1926) все заметили, а вот с третьего романа – «Защита Лужина» – косяком пошли восторги, даже Бунин высоко оценил Сирина как первого, кто «осмелился выступить в русской литературе» с новым видом искусства, «за который надо быть благодарным ему». Возник даже некий «сиринский бум» в эмигрантской печати. Алданов писал «о беспрерывном потоке самых неожиданных формальных, стилистических, психологических, художественных находок». Но, разумеется, и критических отзывов было немало. Так, Георгий Иванов иронизировал: «Не знаю, что будет с Сириным. Критика наша убога, публика невзыскательна… А у Сирина большой напор, большие имитаторские способности, большая самоуверенность… При этих условиях не такой уж труд стать в эмигрантской литературе чем угодно, хоть классиком» («Числа», 1930).