Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

«Очень талантливо, но неизвестно для чего…» (В. Варшавский, 1933). Короче, для многих Набоков оставался «странным писателем», и не знали, с кем его можно сравнить – с Прустом, Кафкой, Жироду, Селином или немецкими экспрессионистами.

Итак, подведем промежуточные итоги. «Старая гвардия» эмиграции, и в первую очередь Зинаида Гиппиус, предпочитала вовсе не говорить о Набокове и не слушать, когда другие говорили о нем. Не признавала и не видела, как говорится, в упор. А вот «молодая эмигрантская поросль» пребывала в восхищении от Набокова.

После «Лолиты» и «Дара» популярность Набокова ушла далеко от эмигрантских берегов: Набоков стал явлением всемирной литературы, и пришлось ему в многочисленных интервью говорить о себе и определять себя. Из набоковского сборника «Резкие мнения» (1973):

«Сказать по правде, я верю, что в один прекрасный день явится новый оценщик и объявит, что я был вовсе не фривольной птичкой в ярких перьях, а строгим моралистом, гонителем греха, отпускавшим затрещины тупости, осмеивавшим жестокость и пошлость – и считавшим, что только нежности, таланту и гордости принадлежит верховная власть…

…Я всегда был ненасытным пожирателем книг, и сейчас, как и в детстве, видение света ночной лампы на томике у кровати – это обетованное пиршество и путеводная звезда всего моего дня. К числу других острых моих удовольствий принадлежат телевизионные футбольные матчи, время от времени – бокал вина или глоток баночного пива, солнечные ванны на лужайке и сочинение шахматных задач…».

Ценны впечатления современников о Набокове. Вот что писала Нина Берберова в своем «Курсиве»:

«Номер “Современных записок” с первыми главами “Защиты Лужина” в 1929 году. Я села читать эти главы, прочла их два раза. Огромный, зрелый, сложный, современный писатель был передо мной, огромный русский писатель, как Феникс, родился из огня и пепла революции и изгнания. Наше существование было оправдано…

Набоков – единственный из русских авторов (как в России, так и в эмиграции), принадлежащий всему западному миру (или – миру вообще), не России только. Принадлежность к одной определенной национальности или к одному определенному языку для таких, как он, в сущности, не играет большой роли: уже 70 лет тому назад началось совершенно новое положение в культурном мире – Стринберг (в “Исповеди”), Уайльд (в “Саломее”), Конрад и Сантаяна иногда, или всегда, писали не на своем языке. Язык для Кафки, Джойса, Ионеско, Беккета, Хорхе Борхеса и Набокова перестал быть тем, чем он был в узконациональном смысле 80 или 100 лет тому назад. И языковые эффекты и национальная психология в наше время, как для автора, так и для читателя, не поддержанные ничем другим, перестали быть необходимостью…

…Но Набоков не только пишет по-новому, он учит также, как читать по-новому. Он создает нового читателя. В современной литературе (прозе, поэзии, драме) мы научились идентифицироваться не с героями, как делали наши предки, но с самим автором, в каком бы прикрытии он от нас ни прятался, в какой бы маске ни появлялся.

…В 1964 году вышли его комментарии к “Евгению Онегину” (и его перевод), и оказалось, что не с чем их сравнить: похожего в мировой литературе нет и не было, нет стандартов, которые помогли бы судить об этой работе Набокова. Набоков сам придумал свой метод и сам осуществил его, и сколько людей во всем мире найдется, которые были бы способны судить о результатах? Пушкин превознесен и… поколеблен “Слово о полку Игореве” переведено, откомментировано им и… взято под сомнение. И сам себя он “откомментировал”, “превознес” и “поколебал” – как видно из приведенных цитат его стихов за 24 года…»

Набоков долгие годы привлекал к себе внимание журналистов. В Монтрё к волшебнику с Женевского озера слетались целые стаи, чтобы услышать мнения и оценки мэтра. В 1979 году был опубликован составленный Набоковым по собственным записям сборник, включающий 22 интервью, относящиеся к 60-м и началу 70-х годов, и несколько статей и писем к читателям. Этот сборник писатель назвал просто: «Ясные мысли». Как отозвался западногерманский «Шпигель», это мысли «несгибаемого одиночки, придерживающегося весьма пестрых элитарных космополитических взглядов, русского по происхождению, утонченного петербуржца по воспитанию, насквозь пропитанного западноевропейской культурой…»

Своими размышлениями о самом себе Набоков поделился в одном из стихотворений, написанном в Сан-Ремо в 1959 году:

Почти самоэпитафия. Писатель определял жизнь следующими точными и печальными словами: «Жизнь – только щель слабого света между двумя идеальными черными вечностями». Этот зазор слабого света исчез 2 июля 1977 года, и 68-летний мэтр и волшебник слова растворился в черной вечности.

При жизни Набокова успела побывать у него и Белла Ахмадулина. Молодая гостья с берегов отчизны дальней удостоилась беседы с патриархом мировой литературы. Беседуя, им обоим было о чем спросить и узнать. Набоков спросил Беллу:

– Правда ли мой русский язык кажется вам хорошим?

– Он лучший, – отвечала Ахмадулина.

– Вот как, а я думал, что это замороженная клубника, – несколько иронично удивился мэтр.

Шел ли разговор о «Лолите»? Несомненно. В массовом сознании Набоков – это Лолита. В одном интервью Набоков сделал горькое признание: «Вся слава принадлежит “Лолите”, а не мне. Я всего лишь незнаменитнейший писатель с непроизносимым именем».

«Лолиты» – не будем касаться. Оставим ее в покое. Я предпочитаю другой роман Набокова – «Приглашение на казнь» (1938), в котором явные аллюзии на советский режим.

Герой романа Цициннат Ц. признан виновным в преступлении, которое вовсе не преступление, оно заключается в том, что он – личность. Его приговорили к казни, да еще требовали при этом, чтобы он благодарил и любил власть. И последняя милость осужденному: «Спустя некоторое время тюремщик Родион вошел и предложил ему тур вальса. Цициннат согласился. Они закружились… Их вынесло в коридор…»

Цициннат согласился на танец с властью, а Набоков всю жизнь отстаивал свое достоинство и индивидуальность. Отстаивал свободу своего мира дум и чувств. Он чтил магический кристалл своего таланта…

Кажется, Фазиль Искандер сказал о Набокове: «Свирепый маэстро головокружительного искусства».