Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

И руку не подал. И не помог по известной причине: с 1917 года не Пушкин правил в России, а Ленин, Дзержинский и ЧК. Они определяли, кому жить, а кому умереть.

Необходимое отступление: Александр Александрович Блок(1880, Петербург – 1921, Петроград). Грандиозный поэт. Потрясающий лирик. В 1916-м Марина Цветаева написала восторженные стихи о Блоке:

И «поцелуй в глаза», и «поцелуй в снег». Блок у многих вызывал восторг и восхищение.

Высокий, красивый, как «юный бог Аполлон» (В. Пяст).

«В его лице было что-то германское, гармоническое и стройное… Его можно было себе представить в обществе Шиллера, Гёте, или, может быть, Новалиса» (Г. Чуяков).

«Лицо Блока выделяется своим ясным и холодным спокойствием, как мраморная греческая маска» (М. Волошин).

«Лицо у него было страстно-бесстрастное» (К. Чуковский).

Последний поэт-дворянин. Он не покинул Россию, более того, пытался сотрудничать с новой революционной властью и превратился в мелкого чиновника. Что-то делал, где-то заседал.

В 1918 году Блок написал странную революционно-мистическую поэму «Двенадцать», которую новая власть посчитала гимном революции и зачислила автора в советские классики. В 1934 году на Первом съезде писателей СССР Николай Бухарин говорил: «Блок – за революцию, и своим “да”, которое он провозгласил на весь мир, он завоевал право на то, чтобы в историческом ряду стоять на нашей стороне баррикады».

А сам Блок после завершения «Двенадцати» осознал, что написал что-то не то, и пытался уничтожить тираж «Двенадцати». Твердил перед смертью: «Прости меня, Господи!»

В книге «Китайские тени (литературные портреты) Георгий Иванов вспоминал Блока на представлении «Балаганчика» в 1913 году:

«Блок глядел вокруг с каменным скучающим лицом. “Ущерб” Блока уже начался – странный, болезненный ущерб, озаренный в 1918 году зловещим блеском “Двенадцати”, в 1921 – смертью…

Должно быть, этот ущерб и начался с равнодушия, с презрения к жизни и к людям, которое все явственнее слышится в разговорах Блока последнего, «закатного» периода.

Георгий Иванов вспоминал о дореволюционной жизни поэта:

«…Блок живет отшельником. Рано встает. Запирается в кабинете. Его покой тщательно оберегается. Если звонит телефон, подходит жена или прислуга: Александр Александрович уехал… Александр Александрович болен… Блок не болен и не уехал. Должно быть, он занят какой-нибудь срочной работой. Не всегда. По большей части, он сидит и смотрит в одну точку. Так он может сидеть час, два, три, целый день. В окнах – лицейский сад, крыши, трубы, купола. На столе – начатая бутылка вина – «Нюи» елисеевского розлива № 22. В квартире тишина…»

По мнению Георгия Иванова, Блок «прожил жизнь несчастную, беспокойную и томительную», а его поэзия была «что-то вроде падучей».

Стихи, можно согласиться, – это погружение в какой-то астрал, и тот же Георгий Иванов подчеркивает, что Блок – «самый серафимический, самый неземной» из поэтов. Но как земной человек он был аккуратен и методичен до странности. На его столе ни пылинки. Все письма пронумерованы и аннотированы: от кого, когда, краткое содержание. Вел Блок и дневники, а еще записные книжки, как бы наметки для будущих развернутых записей.

В 2000 году издательство «Вагриус» издало «Записные книжки. Александр Блок» (1901–1919). Выберем некоторые записи трех революционных лет.

1917. 14 апреля – «…Я – “одичал”: физически (обманчиво) крепок, нравственно расшатан (нейрастения). Мне надо заниматься своим делом, надо быть внутренно свободным, иметь время и средства для того, чтобы быть художником. Бестолочь дружины (я не имею права особенно хулить ее, потому что сам участвовал в ней), ненужность ее для государства.

Я не имею ясного взгляда на происходящее, тогда как волею судьбы я поставлен свидетелем великой эпохи. Волею судьбы (не своей слабой силой) я художник, т. е. свидетель. Нужен ли художник демократии?..»

22 апреля – «“Пишете вы или нет? – Он пишет. – Он не пишет. Он не может писать”». Отстаньте. Что вы называете “писать”? Мазать чернилами по бумаге? – это умеют делать все заведующие отделами 13-й дружины. Почему вы знаете, пишу я или нет? Я и сам это не всегда знаю».

30 апреля – «Моя служба в 13-й инженерно-строительной дружине противна мне своей неопределенностью и бесполезностью. Быть рядовым я не умею, идти в военное училище, кажется, поздно, но вряд ли из меня выйдет полезный офицер…»

«Внимательное чтение моих книг и поэмы вчера и сегодня убедило меня в том, что я настоящий сочинитель…»

1918. 2 января – «Митинг “Народ и интеллигенция” в зале Армии и Флота… К ночи – под окнами опять стрельба».

4 января – «Александринский театр “Бедность не порок”. Идти пешком – скользко, холодно, темно, далеко (стар). Трамваев нет. Я был. Серый спектакль…»

5 января – «Аэроплан летает, несмотря на сильный мороз (бомбы или прокламации?)… Весь день и вечер тоскую, злюсь, таюсь. – Где-то кажется, стреляли, а я не знаю и не интересно».

10 января – «…Хлеба почти нет. Совет Народных Комиссаров порицает самосуды…»

22 февраля – «…Днем у меня усталая, больная, бедная мама. – Люба вечером в “Привале комедиантов”.

9 марта – «Безделье, возня с бумажками. Злые и одинокие мысли. Бурная злоба…»

17 апреля – «…Я уже стар, мне и так трудно добывать хлеб; слушать разговоры умных и глупых, молодых и старых людей я больше не могу: умру с голоду. – Затихаю, затихаю… Собраться, собраться пора…»

30 апреля – «Ни пищи, ни денег…».

13 мая – «Вечер “Арзамаса” в Тенишевском училище. Люба читает “Двенадцать”. Отказались Пяст, Ахматова, Сологуб».

29 июня – «…Неудачный день – украли деньги из кармана и другое… Встреча с Пястом, который не подал руки…»

5 августа – «Все буржуазные газеты закрыты. – Разборка старых писем».

19 августа – «Какая-то болезнь снедает. Если бы только простуда. Опять вялость, озлобленность, молчание. Холодная осень…»

21 августа – «Как безысходно всё. Бросить бы всё, продать, уехать далеко – на солнце, и жить совершенно иначе».

24 августа – «…Ужасы разговоров с Любой, шатание в пустоте, уходящая, охамевшая прислуга…»

10 декабря – «…Сколько людей свихнулось в наши дни…»