Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

Текст, до отвращения пахнущий реальностью, а если и стилизован, то безукоризненно. На секретариате речь шла о политической проблеме: из СССР писатели уезжают, а никто из эмиграции не возвращается.

Реплика: – А кто, кроме евреев, бежит?..

Ведущий заседания (кто? Марков? Верченко?) твердо разъясняет): – Главная политическая проблема, чтобы не уезжали от нас, а, наоборот, приезжали к нам. Вот всемирно известный писатель Набоков. Товарищи, кто из вас читал Владимира Набокова?

Голоса: – Читали! Дрянь! Порнография!.. Антисоветчина!..

Ведущий: – Тише, тише, товарищи! Нам, работникам идеологического фронта, врагов надо знать в лицо. Кстати. Они-то нас знают. Целые институты в Америке работают. Набоков, конечно, враг опасный. Хотя как писатель сильно слабоват. Я перед нашим заседанием посмотрел роман «Дар». Такая, извините, бредятина и, главное, поклеп. На Николая Гавриловича Чернышевского.

Крики, неразбериха. И перекрывающий голос ведущего:

– Великий Ленин нам завещал: врага надо использовать для революции. Партия решила: давайте пригласим к нам Набокова. Вот приедет, поживет, советским воздухом подышит… Почитает наших писателей. В Коктебель пригласим…

Голоса возражения, но ведущий гнет свою линию:

– Согласен. Набоков – штучка сложная. Антисоветчик, я бы сказал, с рождения. Богатый. Живет в Швейцарии… Но не все так просто… Он социализма в глаза не видел. Опять же ностальгия. В книжке «Возвращение черта» написал: мол, только в Россию привезите, а там хоть расстреляйте…

«ЛГ» привела и другие «веселенькие» пассажи, но я их опускаю. Итак, на секретариате СП высказывали идею послать нужного человека в Швейцарию, чтобы добиться от Набокова принципиального согласия на приезд в СССР.

Далее приведено письмо Набокова сестре Елене Сикорской, в котором рассказано, как к нему в Монтрё явился какой-то Кичкин или Бричкин и «оказывается, существует целая программа по возвращению меня как национального достояния на родину» и обещаны «особые льготы и привилегии в случае возвращения в СССР».

И концовка письма Набокова:

«…Мы договорились увидеться назавтра, а назавтра подговоренная мною Вера через дверную щелку сказала Бричкину, что писатель Набоков после вчерашнего сильнейшего нервного потрясения был ночью увезен в клинику для душевнобольных, а я тем временем, притаившись за шкапом, беззвучно рыдал и смеялся».

Выдумано, но очень похоже на правду. Нет, Набокова сманить, уговорить, убедить было невозможно. Свой категорический ответ он дал еще в 1939 году в стихотворении «К России»:

Можно поставить точку? Но как не хочется расставаться с Набоковым. Я часто думаю о нем и вспоминаю райское местечко Монтрё, где в течение 16 лет (1961–1977) жил Владимир Набоков. И я благодарен судьбе, что мне удалось побывать там 14 сентября 2011 года в рамках тура «Швейцарская классика» (от Цюриха до Женевы).

В тот день мы с женой посетили Шильонский замок, а потом туристический автобус повез нас в Монтрё, в жемчужину Швейцарской Ривьеры. К сожалению, там мы совершили лишь короткий обзорный пробег по цветочной набережной. Набережная небольшая в сравнении с Ниццей, но уютная, утопающая в цветах и субтропических деревьях. Над ней высятся ультрасовременные здания и аристократические особняки XIX века. Сам городочек Монтрё крохотный – 23,5 тысячи жителей. Ощущение уюта. Спокойствия. Покоя. Даже воды Женевского озера вели себя спокойно и благопристойно. Замечательный климат, теплый, без температурных перепадов.

Здесь, в Монтрё, бывали Лев Толстой и Чехов, Чайковский и Стравинский. Отдыхал и играл в казино Достоевский. Поблизости, в Веве, Гоголь решительно перерабатывал первые наброски «Мертвых душ». А потом, уже в Петербурге, написанное читал Пушкину, а тот под впечатлением гоголевского письма воскликнул: «Боже, как грустна наша Россия!». Кстати, в Веве жил и скончался Чарли Чаплин. Набоков и Чаплин – мистическое соседство двух гениев.

Над набережной высится отель «Палас-Монтрё», а на набережной в небольшом парке поставлен памятник писателю. Набоков сидит на стульчике и скептически взирает на окружающий его мир. Весь вид его как бы говорит: как ужасна и прекрасна жизнь! Не помню, из какого-то рассказа или романа я взял слова Владимира Владимировича:

«…Слушай, я совершенно счастлив. Счастье мое – вызов. Блуждая по улицам, по площадям, по набережным вдоль каналов, – рассеянно чувствуя губы сырости сквозь дырявые подошвы, – я с гордостью несу свое необъяснимое счастье… во всем, чем Бог окружает так щедро человеческое одиночество».

Один час с хвостиком в Монтрё, но какой мощный поток мыслей, воспоминаний, ассоциаций и чувств…

5 ноября 2015 года

Два поэта… два капитана… две встречи… два расставания… две смерти… Две смерти одного 1921 года – 7 августа Александра Блока, 25 августа – Николая Гумилева, – произвели в советской России гнетущее впечатление. Многие до этого сомневавшиеся и колебавшиеся решили: в Совдепии жить нельзя, смертельно опасно и надо уезжать. Эмиграция – это, конечно, плохо, но другого выхода нет…

В поэме «Возмездие» (1910–1921) Блок «гневным», «упругим ямбом» (так поэт определил размер поэмы) написал:

Примечательно выступление Блока 13 февраля 1921 года на торжественном заседании, посвященном 84-й годовщине со дня смерти Пушкина: