Оксана Разумовская - По. Лавкрафт. Кинг. Четыре лекции о литературе ужасов

Как бы красочно ни изображал Льюис дьявола и его приспешников, средоточием истинного зла для него была церковь, которая превращает главного героя в монстра. В готике XVIII века отрицательный персонаж часто сам является жертвой неблагоприятных обстоятельств (неправильного воспитания, давления церкви, несправедливого или неразумного устройства общества), поэтому источник зла находится вне его личности, а злодей выступает лишь его реципиентом. Таков Пьер де Ла Мотт, один из героев «Романа в лесу» Рэдклиф: в нем нет решимости и авторитаризма уолполовского Манфреда или амбиций и темперамента Амброзио, при этом недостает и нравственной твердости. Злодея из него не получилось, но из-за своей моральной слабости он потворствует совершению и сокрытию чужих злодеяний:

«Это был человек, чьи страсти часто одерживали верх над разумом и на какое-то время заглушали совесть; впрочем, хотя понятие о добродетели, запечатленное Природою в его сердце, время от времени затемнялось преходящими соблазнами греха, оно все же никогда не покидало его совершенно. Окажись у него довольно силы духа, чтобы противостоять искушению, он был бы добропорядочным человеком; но он был таков, каковым был – слабым, а иногда и опасным членом общества; он обладал при этом деятельным умом и живым воображением, что, вкупе с силою страсти, нередко ослепляло его разум и подавляло принципы. Иными словами, это был человек нетвердый в намерениях своих и нестойкий в добродетели: говоря коротко, его поведение диктовалось скорее чувствами, нежели принципами, и добродетель его, какой уж она ни была, не умела противостоять силе обстоятельств» [71] Пер. Е. Малыхиной. .

Среди героев произведений Рэдклиф, Рив, сестер Ли нет злодеев инфернальных, закоренелых и неисправимых, подобных шекспировскому Арону из трагедии «Тит Андроник», который даже перед лицом смерти сокрушался, что не каждый день своей жизни творил зло:

Время таких колоритных, психопатологических злодеев в литературе только приближалось. Романтики уже были склонны искать источник проблемы в личности самого героя, который представлял для них больше интереса, чем окружающие его обстоятельства. Анализируя механизм возникновения преступных импульсов и их реализации, писатели вплотную подходят к теме душевной болезни и безумия. Ее детально ее прорабатывают поздние романтики Томас де Квинси [73] Автор полубиографического романа «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» (1821), в котором отразилась несчастливая судьба и болезненные впечатления собственной наркотической зависимости писателя. Фабула романа «разбавлена» гротескными картинами опиумных грез и кошмаров. и Джеймс Хогг [74] Шотландский прозаик и поэт, друг Вальтера Скотта. Самое известное произведение «писателя-пастуха» (самоучки, практически не имевшего образования) – «Частные мемуары и признания оправданного грешника» (1824), готическая фантазия на тему двойничества, механизмов зарождения порока и тяги к преступлениям, которая оказала значительное влияние на замысел романа «Таинственная история доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона. (а вслед за ними викторианцы Р. Л. Стивенсон и Уилки Коллинз). Если в Средние века большинство преступлений объяснялось вмешательством дьявола (а безумие – одержимостью бесами или наведенной порчей), то в произведениях эпохи романтизма утрата рассудка нередко трактуется как результат невыносимого трагического разлада с окружающим миром и неспособности обладателя тонкой душевной организации адаптироваться к уродливой, дисгармоничной, приземленной реальности.

Одним из выходов из этого трагического тупика является самоубийство, другим – попытка перестроить эту реальность под себя, нарушив ее законы (преступив мораль, отказавшись следовать за большинством). Мистические явления в таком сюжете – зачастую лишь декорации, антураж, призванный подчеркнуть степень разрыва с реальностью и необратимость овладевшего героем безумия. Английские романтики вообще редко делали готику и мистику предметом отдельного, самостоятельного изображения – чаще всего сверхъестественное становилось частью образной системы или тематики произведения: так, в «Сказании о старом мореходе» (1798) Кольриджа фантасмагорические образы призрачного корабля, мертвых моряков, Жизни-в-Смерти являются аллегориями и способствуют более глубокому раскрытию философской проблематики поэмы, а не просто щекочут нервы читателям. В другом произведении Кольриджа, связанном с готической традицией и построенном на потусторонних мотивах – поэме «Кристабель» (1816) [75] История юной девушки, встретившей в лесу злого духа в женском обличье. Пригласив мнимую жертву злых козней, прекрасную Джеральдину, к себе в родовой замок, главная героиня сама оказывается жертвой ее коварства и порочности. Сюжет поэмы вдохновил популярного ирландского писателя, автора многочисленных мистических историй Шеридана Ле Фаню пересказать «Кристабель» в менее метафизическом духе, превратив Джеральдину в древнюю вампиршу и усилив гомоэротический контекст истории («Кармилла», 1872). – мистические образы помогают передать внутренний разлад главной героини и напряженность нравственной борьбы в ее душе. В поэме «Талаба-разрушитель» (1801) друга и единомышленника Кольриджа, Роберта Саути, обилие сказочных и мистических образов – демонов, колдунов, призраков, духов – создает масштабную картину иного, фантастического универсума и выполняет ту же роль, что и восточный, экзотический фон поэмы: помогает автору усилить противопоставление волшебного мира фантазии и скучного, предсказуемого мира повседневной реальности.

Для большинства английских романтиков сверхъестественное было лишь одним из проявлений многообразия мира, лежащего за гранью обыденного восприятия. В романтической литературе других стран – Франции, России – роль и удельный вес мистики были несколько иными [76] Во Франции традиция готической литературы развивалась практически параллельно «соседней» британской, почти не уступая ей в полноте и богатстве своего воплощения. Одним из первых текстов французской литературной готики считается роман Жака Казота «Влюбленный дьявол» (1772), влияние которого отчетливо заметно в «Монахе» М. Г. Льюиса. У Казота было немало наследников как среди французских романтиков, так и среди писателей других стран. Литература ужасов во Франции в XIX веке была представлена произведениями Теофиля Готъе, Жюля Барбе д'Оревильи, Огюста де Вилье де Лиль-Адана. Не пренебрегали мистическими мотивами в своем творчестве и Проспер Мериме, Оноре де Бальзак. В Россию мода на литературную готику пришла с некоторым отставанием, зато сразу завоевала прочное место в художественной культуре XIX века. Н. Б. Гоголь, А. С. Пушкин, И. С. Тургенев и другие выдающиеся писатели, классики отечественной литературы, внесли свой вклад в формирование «русского готицизма». Многие литераторы «второго эшелона» – В. Ф. Одоевский, А. А. Бестужев-Марлинский, А. А. Перовский – сделали романтическую фантастику и мистику своей основной жанровой «стезей», соединяя позаимствованные в западной литературе сюжеты и образы с оригинальным российским историко-бытовым колоритом и фольклорными мотивами. . К концу первой трети XIX века литературная готика уже перестала быть достопримечательностью исключительно британского литературного ландшафта и успела распространиться по всем национальным литературам Европы – или возникнуть и развиться в них как самостоятельное явление. Так, в Германии интерес к страшным сказкам был изначально присущ местным предромантикам и подпитывался богатой фольклорной традицией, с которой читающую публику познакомили братья Гримм [77] В изначальном виде собранные ими сказки содержали немало пугающих образов и леденящих кровь мотивов – каннибализм, воскрешение мертвых, изощренные пытки и казни. К примеру, в сказке, впоследствии получившей распространение под названием «Белоснежка», злая королева приказывала принести егерю сердце своей падчерицы с целью его последующего поедания (что, в соответствии с языческими представлениями, должно было передатъ ей часть личных качеств жертвы, в данном случае – красоту и молодость). В финале оригинальной версии сказки изобличенную злодейку заставляют плясать на свадьбе Белоснежки в раскаленной обуви: «…были уже поставлены для нее на горящие угли железные туфли, и принесли их, держа щипцами, и поставили перед нею. И должна была она ступить ногами в докрасна раскаленные туфли и плясать в них до тех пор, пока, наконец, не упала она мертвая наземь». . Гёте и Шиллер тоже черпали вдохновение для многих своих произведений (особенно фантастических баллад) в народной поэзии. А представитель более позднего поколения романтиков, Эрнст Теодор Гофман, был хорошо знаком с английской готической литературой, что позволило ему существенно расширить диапазон ужасного в своих произведениях (его роман «Эликсиры Сатаны» (1815) был, по сути, переделкой «Монаха» Льюиса). В свою очередь, немецкий черный романтизм оказал немалое влияние на русскую романтическую прозу и творчество отдельных представителей английской и французской литературы ужасов, то есть уже в первой половине XIX века готическая традиция свободно распространилась по всей Европе и стала своего рода каналом для стилистического, тематического и жанрового взаимообогащения национальных литератур.