Игорь Улуханов - О языке Древней Руси

Приведем похожие примеры из древней письменности. Многие жития святых отличались книжностью, возвышенностью языка. Однако наряду с этими житиями, сохранившимися, как правило, в сборниках церковного содержания, существовали более «простые» описания жизни тех же святых, сохранившиеся в летописи. Сопоставление этих жизнеописаний зачастую очень показательно. В «Житии Феодосия Печерского», дошедшем до нас в составе «Успенского сборника» (XII в.), а также в «Киево-Печерском патерике» [10] Слово патерик восходит к греческому слову πατήρ — «отец» (сравнитѳ русское наименование патерика — «отечник») и означает сборник церковно-религиозного содержания, состоящий из рассказов о подвижнической жизни церковных деятелей («святых отцов»). (XIII в.), предсмертная воля Феодосия выражена в таком литературно обработанном монологе: «и о семьже молю вы и заклинаю, да въ неи же есмь одежи нынѣ вѣ тои да положите мя тако въ пещерѣ идеже постьныя дни прѣбываахъ. ни же омываите убогаго моего тѣла [вот о чем я прошу вас и заклинаю; в той же самой одежде, которая на мне сейчас, положите меня в пещере, где я пребывал в дни поста; и не омывайте убогого моего тела...]». В летописи же (под 1074 г.) речь Феодосия более кратка и проста: «в ночь похороните тѣло мое».

Еще один аналогичный пример, на этот раз из более позднего памятника. В конце XV в. в Новгороде было создано «Житие Михаила Клопского». Язык этого жития, как и многих других памятников новгородской литературы, близок к живой речи. В XVI в. житие было существенно переделано, вернее, переписано по-церковнославянски боярином Василием Тучковым. Вот как выглядит в этих двух редакциях речь князя Дмитрия Юрьевича Шемяки.

Редакция XV в.: «Михайлушко! Бегаю своей отчины, збили меня с великого княжения».

Редакция XVI в. (тучковская): «Отче, моли бога о мне, яко да паки восприиму царствия скыфьтры: согнан бо есмь от своея отчины, великого княжения Московского! [Отче, моли бога обо мне, да снова возьму царский скипетр: я изгнан из своей вотчины, великого княжества Московского!]».

Вместо употребленного в редакции XV в. типично разговорного обращения Михайлушко (с суффиксом -ушко, характерным для живой народной речи) в тучковской редакции находим книжную звательную форму отче (из живой русской речи и прежде всего из северных говоров звательная форма на протяжении истории языка была утрачена). Развившимся в живой речи формам прошедшего времени глагола ( збили ) и винительного падежа личного местоимения (меня) соответствует у Тучкова книжный оборот согнан есмь, а вместо живой русской формы своей в тучковской редакции представлена книжная (старославянская по происхождению) форма своея. Кроме того, вторая речь по сравнению с первой расширена за счет книжных слов (паки, скыфьтр, восприиму ); слово царствие содержит книжный суффикс -ствие.

Эти примеры иллюстрируют два вида речей, зафиксированных в древнерусских памятниках, — литературно обработанные и разговорно-бытовые. Последние и являются важным источником сведений о разговорной речи наших предков, на которой мы ниже остановимся подробнее. Но сначала несколько слов о книжных, литературно обработанных речах. Это специально написанные произведения ораторского искусства, вложенные автором в уста действующих лиц с целью их возвышения, прославления. Так древний писатель создавал образ «идеального героя». Эти речи сочинены в строгом соответствии с требованиями «литературного этикета» (29, стр. 84—108). В обращении к богу, например, неуместны были элементы бытовой, разговорной речи, зато широко представлены книжно-литературные слова и обороты. Например, Епифаний Премудрый вложил в уста Стефана Пермского такую молитву: «Боже и господи, иже премудрости наставниче и смыслудавче, несмысленым казателю и нищим заступниче: утверди и вразуми сердце мое и дай же ми слово, отчее слово, да тя прославлю в векы веком [боже и господи, премудрости наставник, дающий разум, просветитель неразумных и заступник нищих, утверди и вразуми сердце мое и дай мне слово, отчее слово, чтобы я прославил тебя во веки веков]» («Житие Стефана Пермского»). Эта речь сознательно литературно обработана. Об этом свидетельствуют, например, уже знакомые нам повторения близких по смыслу или тождественных слов ( боже и господи; слово, отчее слово ), нанизывание однотипных синтаксических конструкций (... наставниче и смыслудавче.., казателю... и заступниче ...). Автор жития, несомненно, заимствует эту молитву из книжных источников: ее начало почти полностью повторяет начало молитвы, приписываемой Владимиру Мономаху и находящейся в более древнем памятнике — Лаврентьевской летописи под 1096 г.

Условные, трафаретные речи находим и в летописях: по воле летописца различные русские князья в сходных ситуациях (перед смертью, перед отправлением в поход) произносят речи, сходные между собой по форме и по содержанию.

Такие «олитературенные» монологи дают представление об ораторском искусстве средневековья, но не о живой бытовой речи. Однако в древних памятниках мы находим и записи речей совершенно иного характера — конкретных по содержанию и простых по форме. По записям речей в древних памятниках можно судить об устной речи, выработавшейся в крупнейших городских центрах (речь сельского населения в письменности почти не отразилась).

Население древнего Киева было смешанным по составу: в столицу древнерусского государства стекались представители разных племен. Поэтому еще до возникновения письменности там, вероятно, начала складываться особая форма устной разговорной речи, в которой сглаживались различия отдельных сельских говоров. Такая форма речи носит название койне (от греч. κοινή — «общий»). Этим термином называют особую разновидность языка, служащую средством общения людей, говорящих на разных диалектах или на разных языках.

В киевском койне вырабатывалась хозяйственная, военная и юридическая терминология, нашедшая широкое отражение в летописях и других памятниках, возникших в разных местах Древней Руси. Воспроизводя бытовую устную речь своего времени, древний писатель стремился дать предельно достоверную картину действительности. Не абстрактно-моралистические рассуждения, а конкретные факты, призывы к конкретным действиям составляют содержание «неолитературенных» речей. Вот примеры, взятые из древнейших русских летописей: «ре(ч)ему Волга... погребъ мя. иди же яможе хочеши [сказала ему Ольга...: «Когда похоронишь меня, иди куда хочешь»]» («Повесть временных лет»); «и посла Игорь к Лаврови конюшого своего. река ему перееди на ону сторону [и послал Игорь к Лавру конюха своего передать ему: «переезжай на ту сторону»]» (Киевская летопись).