Игорь Улуханов - О языке Древней Руси

Разговорная речь города Москвы, естественно, проникала в письменность, и прежде всего — в деловые документы, создававшиеся в московских «приказах». Некоторые из этих документов представляли собой нечто вроде современных протоколов: в них должно быть записано то, что кто-то выразил устно. Это так называемые расспросные речи (т. е. протоколы допросов) или записи рассказов («сказок») о различных происшествиях, о быте и нравах других народов. Приведем пример из расспросной речи москвича Т. В. Редькина (август 1671 г.): «А в роспросе сказал августа де въ I м числѣ в обѣзде своем ѣздил поутру и после обѣда осматривал караулов и дому и у Никиты сторожа поутру изба топилас а в полдни на дворе печь на квасы топилас же и он Тимофѣи в тои печи огонь стрелцам велѣл залит потому что та печь блиско ево Микитиных хором».

Правда, писцы, боясь прослыть неграмотными, сглаживали многие неправильности и просто разговорные черты живой речи. Они стремились следовать правилам письменной речи. Между прочим, этим они отличаются от иностранцев, не ставивших перед собой такой задачи при записи древнерусской речи (а иногда не знавших этих правил). Поэтому в иностранных источниках можно найти явления разговорной речи, которым трудно было проникнуть в записи русских писцов; таковы, например, безличные и неполные предложения, которые мы находим в «Парижском словаре московитов» 1586 г.: «борзо-ль нам обѣдать? ужинать-ли нам? любо-ли тебѣ то сдѣлать? куды дарога?» и т. п.

Авторитет Москвы в государстве был высок. Он распространялся и на ее речь. Получая документ из московского приказа, жители других местностей не только руководствовались его содержанием, но и воспринимали его язык. Развитие экономических и политических отношений способствовало распространению московской устной речи по территории Московской Руси. Все это и явилось причиной того, что говор города Москвы лег в основу формировавшегося на протяжении ряда столетий (со второй половины XVI до первой половины XIX в.) русского национального языка.

Систему славянского письма, пришедшую на Русь с юга в X в., русские люди стали использовать не только для того, чтобы создавать произведения по образцу церковных книг, но и для того, чтобы записывать и комментировать реальные исторические события (зачастую в художественной форме), описывать свои путешествия, фиксировать на письме свои законы, вести частную переписку. Летописный рассказ, воинская повесть, художественно-повествовательные произведения, свод законов Русская Правда, многочисленные грамоты и т. п. — все это наполнено (в отличие от церковнославянских памятников) разнообразными словами и формами живой восточнославянской народной речи.

Уже говорилось, что в крупных городах русского государства (прежде всего в Киеве, позднее в Москве) вырабатывалось так называемое койне, на котором говорили грамотные люди. В письменности они употребляли либо церковнославянский язык, либо (если это допускал предмет повествования) то койне, на котором они говорили, но, естественно, в обработанном, упорядоченном и «окнижненном» виде, как того и требует всякая письменная речь в отличие от устной. Уже в койне, как мы знаем, проникло известное число славянизмов. В письменной речи, возникавшей на основе этого койне, их было больше. Количество и состав славянизмов в произведении во многом зависели от его содержания. С этой точки зрения светскую письменность обычно делят на две группы. К первой из них относят летописные рассказы и различные повествовательные произведения. В этих произведениях древнерусская народная речь сочеталась и взаимодействовала со славянизмами. Ко второй группе принадлежат памятники делового характера. Здесь славянизмы представлены крайне скупо.

Рассмотрим каждую из этих групп в отдельности.

Язык летописных рассказов и художественно-повествовательных произведений

Вероятно, уже при Владимире Святославиче (978—1015 гг.) на Руси начали вестись записи важнейших исторических событий. Затем эти отдельные записи объединялись в своды. Кроме того, в своды включались различные народные сказания, такие, как рассказ о мести Ольги древлянам, так называемая Корсунская легенда, рассказ о поединке русского юноши с печенегом, легенда о белгородском киселе и др. Древнейшим из дошедших до нас сводов является «Повесть временных лет», составленная в начале XII в. монахом Нестором в Киево-Печерском монастыре. Язык летописи, посвященной реальным историческим событиям, очень сильно отличается от церковно-славянского языка. Он богат элементами живой народной речи. Наряду с восточнославянскими элементами (и, естественно, с общеславянскими) мы находим в летописи слова, выражения, фонетические и грамматические явления, заимствованные из старославянского и церковнославянского языков. Это естественно: летописи велись грамотными людьми (в том числе монахами при монастырях), знакомыми с книгами, написанными по-церковнославянски.

Прочитайте внимательно приведенный ниже отрывок из «Повести временных лет». Это начало известной легенды о белгородском киселе: «Володимеру же шедшю Новугороду по верховьниѣ воѣ [т. е. за воинами, которые находились в верхних, северных, по отношению к Киеву землях] на Печенѣгы. бѣ бо рать велика бес перестани. В се же время увѣдѣша Печенѣзи. яко князя нѣту. и придоша и сташа около Бѣлагорода. и не дадяху вылѣсти из города. и бы(҃с) [т. е. был] гладъ великъ в городѣ. и не бѣ лзѣ Володимеру помочи. не бѣ бо вои у него. Печенѣгъ же множьство много. и удолжися остоя [т. е. затянулась осада] в городѣ. и бѣ гладъ великъ. и створиша вѣче в городѣ. и рѣша се уже хочемъ померети о(т) глада. а о(҃т) князя помочи нѣту...».

Нетрудно убедиться в том, что этот отрывок написан не по-церковнославянски. В самом деле, текст прост по синтаксической структуре: преобладают простые предложения, соединенные союзом и . Употреблено много восточнославянских слов и форм: бес перестани, вылѣсти из города, помочи, хочемъ померети и др. Другие слова являются общеславянскими, т. е. они в равной мере свойственны и русскому и церковнославянскому языкам (шедшю, великъ, придоша, сташа и др.). Наконец, есть и старославянские по происхождению слова (время, гладъ) и синтаксические обороты (так называемый дательный самостоятельный [19] Дательный самостоятельный — синтаксическая конструкция, состоящая из причастия и существительного, стоящих в дательном падеже. Причастие обозначает действие, а существительное — того, кто это действие совершает. Дательный самостоятельный чаще всего соответствует по значению придаточному предложению времени. ): «Володимеру же шедшю Новугороду» (т. е. «Когда Владимир пошел к Новгороду...»).