Игорь Улуханов - О языке Древней Руси

Представим себе такую ситуацию. Русский переводчик «Огласительных поучений Феодора Студита», работавший в конце XI или начале XII в., встретился в греческом тексте с длинным перечнем различных профессий. Славянские книжные названия многих из них переводчику неизвестны (по-видимому, их просто не существовало). Как перевести эти греческие слова? Можно было либо взять слово из живой бытовой речи (если оно имелось), либо изобрести самостоятельно новое слово, копируя структуру греческого слова и используя старославянские корни, приставки или суффиксы, либо, наконец, заимствовать греческое слово. Переводчик успешно использовал все эти пути. И вот в церковнославянском тексте появляются целые серии названий профессий: «...призрить г(с҃)ь на кождо дѣло... Писци мя да расматряють. и не токмо того но и шевци. ли болноприимьци и дверницы. ли здателе и златолѣици. ли иконници. и вязебьници ли печьци. ли конюси. ли слуги, ли съблюстеле. и възбудители. и кандилници. и виноградницы... [господь взирает на каждого человека и его дело... пусть обратят на это внимание писцы и не только они, но и портные, и ухаживающие за больными, и привратники, и строители, и золотых дел мастера, и живописцы, и ткачи, и пекари, и конюхи, и слуги, и надсмотрщики, и будильщики, и лампадчики, и виноградари...]». В этом перечне встречаются слова, взятые, по всей вероятности, из живой речи (конюси, вязебьници ), книжные новообразования, созданные, очевидно, переводчиком поучений по образцу греческих (болноприимьци, передающее греч. νοσοκόμοι, златолѣици — греч. χρυσοχόοι) и, непосредственные заимствования из греческого языка (кандилници — греч. κανδηλάριοι). О книжных новообразованиях речь будет идти в следующем разделе, а сейчас мы приведем еще ряд примеров русских слов, проникших в церковнославянские тексты.

Единственным глаголом с русской приставкой пере-, отмеченным в обширном сборнике поучений, носящем название «Пчела» (список XIV—XV вв.), является глагол пересолити. Нормой для этого памятника является употребление глаголов со старославянской приставкой пре - (их там 51, и употреблены они 152 раза). Но для передачи этого конкретно-бытового действия переводчик, очевидно, не нашел в церковнославянском языке подходящего слова (глагола пресолити в памятниках не находим) и употребил глагол, взятый из живой речи: «повары безумны су(т҃), иже пересоливъше брашно (т. е. пищу) и рекуть. много бо соли у на(҃с) е(с)ть».

Другие книжники были в таких случаях более последовательны: они заменяли в русском глаголе полногласную приставку на неполногласную, создавая новый глагол. Так, например, в летописных рассказах на военные темы и, по всей вероятности, в живой речи был употребителен глагол перебродитися — «перейти вброд какую-нибудь водную преграду», например: «Тогда же князь Мьстиславъ Галицькии перебродися Днѣпръ...» («Софийская первая летопись»). Но переводчик «Истории Иудейской войны», по-видимому, избегал употреблять глаголы с приставкой пере- (они в этом огромном памятнике употреблены всего пять раз при 78 глаголах с пре -, употребленных 324 раза). Поэтому, говоря о переходе озера вброд, он заменил в русском глаголе перебродитися приставку пере- на пре -: «въскочи на конь и еха напреди возлѣ край озера, пребродився и внидѣ въ градъ». Получившийся глагол пребродитися является своеобразным «славяно-русизмом»: это слово возникло на русской почве (в памятниках старославянского языка оно отсутствует) и на базе русского слова, но с использованием старославянской неполногласной приставки пре-. Замена полногласия на неполногласие может осуществляться и в корнях слов; так появились в церковнославянских памятниках русской редакции такие слова, как клаколъ (из колоколъ ), влатъ (из волотъ — «великан)».

Как видим, русские переводчики иногда использовали различные книжные приемы восполнения недостающих им книжных слов, но это не исключало возможности использования и народно-разговорных слов даже в памятниках, написанных на церковнославянском языке. Исследователи этих памятников обнаружили в них довольно много таких слов. Это русские имена ( Ярославъ, Вьсеволодъ, Ростиславъ ) и географические названия ( Новъгородъ, Берестово, Ростовъ ), военные термины (осада, бронистьць — «воин, носящий латы или кольчугу», гробля — «ров, окружающий город», дружина, присъпа «насыпь, вал» и т. п.), названия должностных лиц и профессий ( ключьникъ , огородьникъ, посадьникъ — «наместник князя в различных землях», староста, конюхъ ), монет, мер веса ( гривна, капь, куна, рѣзана ), различных предметов быта ( кожухъ , ларь, шелкъ ) и многие другие народные слова (заморозъ — «время, когда замерзают реки», бересто — «березовая кора», мошница — «кошелек», улица и др.), не имевшие, по-видимому, синонимов-славянизмов.

В тех сравнительно нечастых случаях, когда в памятниках, написанных по-церковнославянски, речь шла о конкретных явлениях реального мира, народно-разговорные слова могли употребляться и в том случае, если они имели церковно-книжный синоним. Так, например, при описании церковного быта в «Уставе Студийском» (XII в.), памятнике, переведенном на церковнославянский язык, вместо сланъ — «солёный» употреблено солонъ («капуста же солона без масла»); переводчик «Хроники Георгия Амартола» употребил слово ягнята , говоря о предмете светской дани: «... и бы(҃с) емля у него дань по вся лѣ(҃т) ягнятъ [и брал у него каждый год в дань ягнят]», в качестве же церковной жертвы фигурировал чаще всего агнець , например: «жреться [т. е. жертвуется] агнець Б҃ии въземляи грѣхы всего мира» («Служебник Варлаама», XII в. [6] «Служебник» — книга, предназначенная для ведения церковной службы. ).

Русские народно-разговорные слова используются в церковно-книжных памятниках для пояснения тех слов, которые могут быть непонятны русскому читателю. В «Хронике Георгия Амартола» в составе глосс употреблены такие русские слова, как поромъ , перевозъ , мороморянъ, городъ и др. Чаще всего глоссы используются для пояснения малоизвестных старославянских, церковнославянских и греческих слов, но иногда и заимствований из западноевропейских языков; так, например, в «Рязанской кормчей» 1284 г. [7] «Кормчая книга» — это свод различных церковных правил. немецкое шпильманъ поясняется русским словом глумець : «...есть шьпильманъ рекъше глумець [он — шпильман, т. е. забавник, скоморох]».

Естественно, что русские писцы, переписывавшие книги со старославянского оригинала, могли не пояснять незнакомые им слова, а просто заменять на известные. Так они поступали часто и в том случае, если в оригинале встречали слово, употребленное не в том значении, которое оно имело в живой речи. В церковно-книжных памятниках слово воня употреблялось в значении «запах» или «хороший запах», а также — «хорошо пахнущая мазь» (сравните заимствованное из старославянского языка слово благовоние ), а в русской бытовой речи воня (позднее — вонь ) означало, вероятно, «плохой запах». Поэтому, как показало сопоставление разных рукописей Евангелия (17, стр. 12), слово воня оригинала писцы могли заменять на народно-бытовые слова (масть — «мазь, масло») или на греческие по происхождению ароматы , хризма , мюро (миро). Весьма вероятно, что русские авторы и писцы, писавшие по-церковнославянски, употребляли слова, свойственные живой речи, и из эстетических соображений. С помощью народных слов устранялись случайные тавтологии и нарушения правил орфографии. Употребив какое-нибудь неполногласное слово, автор мог в дальнейшем с целью избежать повторений употребить полногласное (реже — наоборот), демонстрируя тем самым свободное владение разнообразными синонимами. Вот пример из «Жития Феодосия Печерского»: «и се бо видѣ на срачици [т. е. на сорочке] его кръвь сущю. о(т) въгрызения желѣза и раждьгъши ся [т. е. распалившись] гнѣвъмь на нь. и съ яростию въставъши и растьрзавъши сорочицю на немь; по сихъ облечашети [т. е. одевает] и въ мьнишьскую одежю и тако пакы въ всѣхъ служьбахъ искушашети [т. е. экзаменует] и ти тъгда остригы и оболочашети и въ мантию».