Павел Крусанов - Хождение по буквам

Место, неизменно интересующее автора, – Россия, время – от Смуты до наших дней, тема его интеллектуальных медитаций – Бог, Священное Писание, Раскол, Революция, сектанты, толстовцы, фёдоровцы, народники, космисты, антропософы и мистические чекисты. Шаров не изменяет своим предпочтениям (корректируя их, разумеется, в плане героев) и в новом романе, при этом подавая очередную версию русского избранничества и недореализованности русской судьбы с такой начинкой, что в изумлении шевелишь бровями.

Форма «Возвращения в Египет» вполне традиционная – это роман в письмах. Традиционна и предпосылка: в руки автора волею случая попадает чужой семейный архив. Сама же семья связана родственными узами с Николаем Васильевичем Гоголем (классик не оставил потомства, но у него были сестры). Выдержки из переписки членов этого многочисленного клана, охватывающей по времени бо льшую часть двадцатого века, и составляют тело романа. Если рассказ – это настроение, а роман – послание, то послание нового шаровского романа таково (идейнообразующее послание, поскольку во всякой путной книге, а эта книга именно такова, есть иные пласты, побочные линии и присовокуплённые смыслы): накануне Революции и последовавших вслед за ней многолетних кровопролитий в роду Гоголей зародилось и укрепилось мнение, будто бы причиной всех этих страшных бед послужила трагическая недосказанность «Мёртвых душ». Судьба второй части этой поэмы общеизвестна. Однако по представлениям гоголевского клана в «Мёртвых душах» предполагалось не две части, а три: путешествие в преисподнюю, которое Гоголем было опубликовано, описание русского чистилища, которое Гоголем было сожжено, и обретение русского рая на земле, которое не было написано. Дело должно быть завершено, чтобы избранный и боговозлюбленный русский народ, ведомый прошедшим очищение монастырём пастырем Чичиковым, смог покинуть злополучный Египет и обрести обетованный земной рай. И род Гоголей терпеливо ждёт явления Николая Васильевича Гоголя (Второго), который исполнит задуманное.

Пересказывать сюжет не буду, поскольку перед нами не столько фабульный роман, сколько роман идей. Скажу только, что Египет не отпускает избранный русский народ, в том смысле, что люди сами не в силах с ним расстаться. Потому что слабы? И да и нет. Человек не в силах вынести экзистенциальный ужас бытия, когда он, сирый, слабый, ничтожный, остаётся один на один с беспредельной Вселенной, которой до него нет дела. (Это, кстати, постоянная тема размышлений и другого писателя – Александра Мелихова, но тот подходит к проблеме по-своему.) Государство – та долговременная громада, то «божественное тело» народа, с которым малый человек может слиться и почувствовать себя сопричастным вечности, и мёртвая душа обретает в государстве, в этом коллективном теле, бессмертие. Так что в возвращении в Египет тоже есть своя правда. Как и в исходе из него.

Шаров не спеша плетёт свою сеть – в романе нет драматургических переломов и сюжетных коллизий со стремительно нарастающим действием, здесь есть постепенное накопление смыслов, которые, обретя критическую массу, запускают цепную реакцию чар, из-под власти которых уже не выбраться. Читателю открываются подлинный механизм событий и тайные движения истории, в истинности которых усомнится лишь сухарь, чей разум не способен вообразить ничего занимательнее реальности. Такой пример:

Дядя Валя пишет, что известный художник Казимир Малевич, который преподавал им с Колодезевым во ВХУТЕМАСе, будучи арестован в двадцать шестом году, на допросе показал, что те его картины, которые в течение последних шести лет с 1918 по 1924 год были проданы на Запад, на самом деле являлись зашифрованными посланиями. Адресат – английская разведывательная служба МИ-5, внештатным агентом которой он является с 1912 года. В работах, так или иначе относящихся к фигуративной живописи, информация о советской армии и промышленном потенциале кодировалась цветом, отдельными деталями и их взаимным расположением на холсте. Что же до абстракций, в частности, вывезенного недавно частным коллекционером Горнфельдом «Чёрного квадрата», то это сделанный по заказу МИ-5 анализ общего положения дел в стране.

Разумеется, роман не исчерпывается тем, что я изложил в этой рецензии – он неторопливее, шире, глубже, ярче и противоречивее. Автор опять натягивает читателю нос, за что читатель на Шарова совсем не обижается. Он грустит от того, что узнал, и от того, что книга всё-таки закончилась.

Илья Бояшов верен себе и в отношении литературного приёма, и в отношении принципиальной неповторяемости темы. Есть писатели, которые, выпуская роман за романом, в действительности всю жизнь ваяют одну книгу, поскольку объект письма (тема, событие, проблема) не отпускает субъекта письма (автора), требуя от него «священной жертвы» и внушая, что ещё не все слова по этому поводу сказаны. Иной раз это хорошо (В. Шаров), иной раз нет (Е. Попов). Зависит, как всегда, от степени одарённости пишущего. Бояшов не таков. Он другов. Сохраняя найденную интонацию и индивидуальную притчевую манеру, соблюдая от книги к книге примерно одинаковую меру объёма, необходимую ему для полноты высказывания, он всякий раз наполняет эту обманчиво простодушную форму новым содержанием. Он и в живом общении держится той же стратегии: его обманчивое простодушие вводит собеседника в заблуждение, внушает ложное чувство некоторого превосходства, после чего поддавшийся первому впечатлению обычно бывает посрамлён. В конце концов Бояшов двадцать лет проработал в Нахимовском училище преподавателем истории, обстановка там армейская, а в армии первое дело – прикинуться шлангом. Так и с бояшовским текстом – сначала думаешь: что ещё за детский утренник, а потом текст затягивает, и ты пропал.

Описанная им история в пересказе не требует больших усилий: это эпитафия обществу, до недавнего времени ещё державшемуся на инерции импульса эпохи Просвещения, эпитафия человеку фаустовского типа. В былые времена человеческая душа имела цену для Мефистофеля, потому что была спасаема и могла улизнуть из его сетей в жизнь вечную. Сегодня, по мнению автора, душа человеческая в обезбоженном мире принципиально не спасаема , а стало быть, отец лжи и гроша ломаного за неё не даст, не то что царств земных, – зачем, если душа человека и так всецело принадлежит ему и никуда уже от него не денется. Покупать у себя своё – действительно, нелепица. Таким образом, в мире, где всё имеет свою цену, вещь, спрос на которую отсутствует, вместо чувства воспарения приносит чувство досадного обременения. Она лишь мешает поступать по хотению и следовать путём чистого наслаждения.