Коллектив авторов - Моя вселенная – Москва». Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Мы не видим, чтобы Олег Трудович взял у отца что-то, кроме отчества и фамилии (то и другое стало объектом насмешек и трансформаций), а также «генетическую предрасположенность к блудовитости» (по выражению матери). Зато он явно пытается подражать Петру Никифоровичу, играть в солидность, стараясь соответствовать положению респектабельного родителя. Попытки такого рода оборачиваются конфузом.

Вот описание сватовства самого Башмакова:

Второе (…) съели за разговорами о самом Олеге, его семье и жизненных планах (…)

– Факультет-то у тебя какой? – спросил дотошный Пётр Никифорович (…)

На десерт он вызвал Башмакова в свой уставленный всевозможными подписными изданиями кабинет и спросил напрямки:

– Жениться будешь, поганец, или на аборт девку погоним?

– Я готов! – отрапортовал Олег.

– Единственно правильное решение! – кивнул будущий тесть. – Кооператив за мной.

Это поведение авторитарного, но добродушного, чадолюбивого и щедрого отца, уверенного в себе и знающего себе цену.

Зато Башмаков, играя эту роль, превращает её в пародию, и, делая это в шутку, нарывается на грубость всерьёз – грубость от собственного будущего зятя.

– Ваши планы на будущее, юноша? – чтобы замять неловкость, спросил Башмаков. – Чему посвятим жизнь?

– Борьбе с дураками! – буркнул Костя и вышел из комнаты.

(Эту реплику можно воспринимать как двойную реминисценцию: отсылку и к песне А. Макаревича, и к знаменитым словам Серёжи из повести В. Пановой: «Дядя Петя, ты дурак?»)

Это говорит маленький Костя. Когда он повзрослел, будущий тесть снова сделал попытку взять тот же покровительственный тон – на сей раз в духе своего родного отца – и получил отповедь, хотя и не столь грубую, но более презрительную.

– Кость, а может, не стоило? (идти в офицеры – А.Ф.) – осторожно начал Башмаков. – Вот у нас ребята, твои ровесники, в дилинге по нескольку тысяч баксов в месяц зашибают!

– А кто Россию вытащит и защитит? – Костя посмотрел на Олега Трудовича ясными глазами. – Вы?

(Замечу, что родной отец Кости погиб, и Костю фактически усыновил бездетный Анатолич.)

В романе есть ещё один мотив нереализованного отцовства, связанный с романтиком и патриотом Андреем Каракозиным. Вот это уже настоящий «орёл». В отличие от Башмакова, он – человек пассионарный, активный, смелый, то есть настоящий мужчина, абсолютно не совместимый ни с каким кризисом гендерной идентичности. Но как раз он – лучший из всех – лишён возможности быть отцом в большей степени, чем все остальные – «плохонькие» – мужчины. Его жена «Принцесса» (выражаясь по Есенину, «молодая, красивая дрянь») уходит от него к спекулянту и забирает сына Андрона. Потом, когда Каракозин погибает, она пресекает единственную, посмертную, возможность сохранить какую-то связь Андрона с отцом:

– Я знаю. Мне очень жаль… Очень! – в её глазах показались слёзы. – Он был хорошим человеком…

– Это для Андрона, – разъяснил Олег Трудович, протягивая письмо.

– Знаю. – Она взяла конверт, подошла к камину и бросила, не распечатывая, в огонь (…)

– Андрону лучше ничего этого не знать. Он его почти забыл. Он только-только начал звать мужа папой. И вспоминать не стоит… – тихо проговорила Принцесса.

– Он, наверное, тоже сгорел, – глядя на свёртывающийся в обугленную трубку конверт, вымолвил Башмаков.

(Между прочим, её собственная связь с новорождённой дочерью – совершенно извращённая. Она взяла кормилицу, но присутствует при кормлении, «чтобы у ребёнка не терялся контакт с матерью».)

Каракозин имеет прозвище Рыцарь Джедай – в честь героя культовых «Звёздных войн», то есть он – «инопланетянин», человек не от мира сего. Если другие персонажи недостаточно хороши, то он – слишком хорош. Посредственные или даже ничтожные персонажи как-то сохраняют связь с детьми, хотя бы формальную или ослабленную, но лучшему из них не дано даже этого.

Таким образом, по крайней мере в этом романе, за редкими исключениями, изображены не очень достойные отцы – и это частное, наиболее сильное, яркое проявление их общей человеческой несостоятельности. Вопрос, который возникает в связи с этим, понятен: что такие люди – аморфные, беспринципные обыватели, сосредоточенные на частной жизни, но в ней неверные, ненадёжные, безвольные – могут передать будущим поколениям?

Но идеи должны выражаться в языке произведения. Каким образом это происходит, мною отчасти уже было показано. Сейчас я постараюсь подытожить собственно лингвистический аспект.

Непостоянство, аморфность, неподлинность некоторых персонажей передаётся через их имена. Отчество Олега Трудовича Башмакова постоянно трансформирует Каракозин, а фамилию – Катя. Даже убогий и никчёмный Антон, с которым по непонятной прихоти сошлась Даша, не слишком почтительно замечает несостоявшемуся тестю: «Да, мне Дарья говорила, что у вас очень необычное отчество». Курьёзность имени подчёркивает курьёзность его личности.

Что касается Труда Валентиновича, то его имя выглядит «чудизмом» (выражение автора, выглядит как филологический термин). С одной стороны, это примета времени: он родился «в самый разгул бытового авангарда, когда ребятишек называли и Марксами, и Социалинами, и Перекопами. Так что Труд – это ещё ничего, могли ведь и Осоавиахимом назвать». (Я не исключаю, что Осоавиахима автор позаимствовал из «Ивана Чонкина» В. Войновича – это прозвище мерина, который во сне своего хозяина превращается в человека.) С другой стороны, это имя фальшиво, потому что данный герой – явно не Герой Труда. В силу этого оно скорее напоминает псевдоним. Смерть перечёр-

кивает его, ибо в церкви выясняется, что покойный в крещении был назван Михаилом. Труд Валентинович – олицетворённая профанация и труда, и отцовства.

Как было сказано, Андрей Каракозин тоже фигурирует не под своим именем, а как Рыцарь Джедай, но не потому, что он – пустой человек. Однако это прозвище, которое высвечивает его человеческую сущность, передаёт, хотя и не с отрицательной коннотацией, тот же смысловой оттенок: человек не очень хорошо вписывается в действительность – «застойную», потом «ельцинскую». Не вписывается не из слабости, душевной дряблости, инфантилизма и пр., а, напротив, потому что он слишком силён, витален и благороден.

Отношение Андрея Каракозина к сыну весьма неоднозначно реализуется на антропонимическом уровне. Об отчестве сына ничего не сказано – скорее всего, он будет всё-таки Андреевичем, называя отцом чужого человека и ничего не зная о родном. Сам апосиопезис, то есть фигура умолчания, неупоминание этого отчества, становится знаком его формальности, фиктивности. Даже если оно сохранится, то всё равно не будет выражать своего основного смысла – преемственной связи с отцом. Эта же связь прослеживается и в имени мальчика через парономазию Андрей – Андрон. И снова эта перекличка выражает семантику формальной, ложной связи, а ещё – обманутых надежд отца. Есть ещё один момент: в имени сына присутствует некоторая избыточность. Надежда отца на преемственность вложена и в отчество, и в имя, но именно эта избыточность на уровне формы (интенсивность и завышенность отцовских ожиданий) подчёркивает полное отсутствие преемственности в жизни. И уж скорее всего сын Каракозина никогда не станет Рыцарем Джедаем.