Коллектив авторов - Моя вселенная – Москва». Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Он придумал, а в жизни так сплошь и рядом бывает. Литературный мир в лице своих лучших и авторитетнейших представителей бредит одним, а люди читают совсем другое.

Кто такой Юрий Поляков для литпроцесса? Смешно говорить. Он – особая лига. Скажем, загадочного Пелевина или невозможного Сорокина в общие игры всё-таки принимают. Его – никогда. Он сам по себе. Наедине со своими читателями.

Я тоже ему не критик – читатель. Трудно быть критиком того, что не выдвигают на премии, не обсуждают на профессиональных площадках. А вот читать – наоборот, легче. Поляков – один из очень немногих современных авторов, чьи книги я покупал не для работы, а для того, чтобы почитать.

И как-то даже в голову не приходило сказать что-то вроде «спасибо, вкусно».

Как-то это… Ну, он же, во-первых, литературный начальник. Писать о нём – значит подхалимничать, выслуживаться, «заявлять позицию по вопросам» (о которых не имеешь и представления).

Во-вторых, не забываем: Поляков – писатель «длянародный», не «дляинтеллигентный». И хотя я длянародных люблю, но мою собственную готовность быть длянародным он далеко переплёвывает: читая вещи вроде «Гипсового трубача» или «Грибного царя», не могу избавиться от чувства: «это не моё, не моё, не моё». (А вот, скажем, «Замыслил я побег…» – другое дело!..)

Но даже в стопроцентно не моём «Трубаче…» – на каждой странице улыбаешься или задумываешься. Или – и улыбаешься, и задумываешься. Густо написано.

Сейчас принято писать броско (по крайней мере, хвалят как раз за это – за демонстрацию умений). Связано это в первую очередь с падением общего уровня литературы, как ни странно. (Вроде раньше была «секретарская литература» – казалось бы, чего уж хуже, ан нет, есть чего.) Нынешние представления о литературной художественности отдрейфовали куда-то в сторону самодеятельных литобъединений, где люди красуются «метафорами», «образами» и «сравнениями» – литературным макияжем.

Замыслами, идеями, конфликтами, композициями, героями – не красуются.

Представления о технике письма сместились в область поверхностного украшательства, в сторону той самой «глуповатой поэзии», в которой уже не поймёшь, первое или второе слово ключевое. Выстраивать скелет повествования и наращивать на него мясо смысла мало кто старается, – современный писатель, как правило, чудовищно литературно безграмотен.

Поляков пишет грамотно. И грамотность показывает, что она великая сила. С нею можно прорваться к читателям и через все заслоны, выстраиваемые информационно-издательским лобби перед «чужими» (а он для этого лобби не просто чужой – враг ненавистный!), и через читательскую ленивость («люди перестали читать, вообще ничего не читают»). Ан нет, читают же.

Говорят об «административном ресурсе» (якобы у Полякова он есть), но ведь на «административном ресурсе» можно раскрутить одну, максимум две-три книги; никаких «ресурсов» не хватит на двадцать лет. Чтобы быть любимым читателями, надо их тоже понимать и любить (а не только «литературу»), вот вам и весь секрет.

Впрочем, чтобы любить и понимать читателей, нужно любить и понимать людей, страну, а это уже выходит за пределы как собственно «эстетики», так и «совести». Понимать и любить – не всегда значит принимать и соглашаться, тут всё ох как непросто. Скажем, ты-то можешь понимать и не соглашаться, но других-то как заставишь себя понимать, если они с тобой не согласны? И, скажем, если другим начхать на то, что ты их любишь, то для чего тогда нужна эта любовь? Любить человека, который тебя не любит, можно только одним способом – устраниться. В противном случае будешь его только мучить.

Любовь – это всегда перешагивание через себя.

И очень часто – через других. Какая уж тут совесть.

Какая уж тут эстетика.

Роды неэстетичны.

Например, есть у Полякова одна, на мой взгляд, совершенно неприемлемая, абсолютно не любимая мною черта. Его герой часто страдает подростковым комплексом маскулинности. Этот комплекс с лёгкостью превращает человека думающего и чувствующего в этакого самодовольного типчика, близкого по крови к персонажам фантастики. Они, как кровь другой группы, не могут не отравлять организм, в котором, не забываем, живёт тот самый голос, с форсажем и колокольчиками.

То есть это с моей точки зрения – меня не могут. А другим ничего…

Возникает вопрос: с кем непорядок, со мной или с другими?

Всякий порядочный интеллигент ответит: с другими, конечно. И долг порядочного интеллигента эту мысль до них донести. «Други-ие!.. Алё! С вами непорядок!..» Но вы не бойтесь, я буду за вас бороться, а если не получится победить, стану вас ненавидеть…

Вспоминается случай – мне однажды рассказывали. Работали в редакции некоей весьма популярной газеты двое колумнистов: Поляков и другой ныне дико модный писатель, Быков. По очереди свои колонки вели. Быков регулярно бегал к главному редактору возмущаться: «Вы что? Поляков черносотенец, ему не место в нашей газете!» А тот отвечал ему: «Знаешь, Дима… Вот мы регулярно проводим таргет-группы, просим читателей оценить по десятибалльной шкале интересность всех материалов. Твои колонки набирают в среднем четыре балла, а его – девять. Так что я всё понимаю, но… будем скромнее».

Скромность и смирение в искусстве – тектоническая сила, как уже говорилось.

Для русской идейной ситуации всегда ощущалась потребность в национальной беседе – разговоре «интеллигентных людей на интеллигентные темы», наподобие того, что шёл ещё с перестроечного времени в интеллектуальном клубе под названием «Свободное слово» (его в московском Институте философии вел Валентин Толстых). Клуб собирал на Волхонке, 14, с середины 80-х годов прошлого века философов, писателей, людей искусства и просуществовал вплоть до недавнего постсоветского времени. Почему он пресёкся? Перестройка, как известно, обернулась катастройкой; Институт философии РАН не сегодня-завтра, после 85-летнего пребывания в своём «философском доме», ожидает выселение неизвестно куда; место философов и писателей в интеллектуальных беседах с народом-электоратом заняли политологи, большей частью совсем не интеллектуалы, плохо пишущие и ещё хуже говорящие на своеобразном пиджин-инглиш. Национальная беседа должна была бы переместиться в Государственную думу, но оказалось, что там «не место для дискуссий»; в итоге разговоры между «якобы интеллигентными людьми на якобы интеллигентные темы» переместились в блогосферу (без комментариев).

Странным образом и для искусства интеллигент, задающийся метафизическими вопросами о личном и всеобщем (вроде бы именно он соответствовал бы имеющимся традициям), – оказался неактуальной фигурой. Вопросы типа «Кто виноват?»,