Анатолий Вассерман - По следам литераторов. Кое-что за Одессу

Просим прощения, если сравнение наше покажется рискованным, но улица эта чётко ассоциируется с литературным наследием Юрия Карловича: она маленькая, таинственная, сумрачная, однако в самом конце открывается большая перспектива.

Жизнь самого Олеши прекрасно иллюстрируется парадоксальным выражением «В действительности всё не так, как на самом деле»:

В действительности его родным языком был польский, хотя на самом деле он из обедневших белорусских дворян.

В действительности мы говорим о нём, как об одном из самых мощных одесских писателей, хотя на самом деле он родился в Елисаветграде.

В действительности он был женат на Ольге Суок, хотя на самом деле любил её сестру Серафиму.

В действительности он дал героине сказки «Три толстяка» имя по фамилии любимой женщины, хотя на самом деле посвятил сказку Валентине Грюнзайд.

В действительности он написал одну сказку («Три толстяка»), один роман («Зависть»), одну пьесу («Строгий юноша» [498]) и кое-что «по мелочи», хотя на самом деле писал всю жизнь и писал прекрасно, что доказал выход «в обработке» ещё одного свояка Олеши – Виктора Борисовича Шкловского – его дневников в виде книги «Ни дня без строчки» в 1965-м (через пять лет после смерти) и – в существенно дополненном варианте – как «Книги прощания» в 1999-м [499].

В действительности ему приписывается масса печально-ироничных шуток, хотя на самом деле не меньше половины принадлежит Михаилу Аркадьевичу Шейнкману (Михаилу Светлову), заканчивавшему жизнь примерно так же.

Используя принцип «бритвы Оккама», Дмитрий Быков в уже упоминавшемся курсе лекций «Советская литература просто предположил, что Юрий Олеша попал к нам из будущего [500].

Во-первых, торжествующий нынче в социальных сетях сверхкраткий стиль [501]замечательно освоен Олешей в дневниковых записях в то время, когда остальные ещё писали подробно, развёрнуто и в наше стремительное время нечитаемо. « И эти дневники – гениальная литература, потому что состояние, пойманное в них, прежде в литературе не описывалось; потому что за депрессию, описанную в них, заплачено физическим здоровьем; потому что в них угадан жанр будущего – запись в электронном журнале, без последствий для окружающих, да и для себя, пожалуй » [502].

Во-вторых, Олеша прибыл из будущего, потому что в годы его творчества окружающая среда была для него невыносима и его читатель отсутствовал. Все уже упомянутые писатели одесской школы – и блистательный Бабель, и «лучший советский писатель» [503]В. П. Катаев, и брат его с другом Ильфом – никто из них не оспаривал титула гения именно у Олеши. А он, как гению и положено, слабо приспособлен к эволюционированию и « гений, в отличие от таланта, может работать не во всякое время » [504].

В третьих, Олеша видел то будущее, где в конфликте организатора советского производства Андрея Петровича Бабичева и его приживалы Николая Кавалерова (см. роман «Зависть») неожиданно победил именно Кавалеров. И ничего хорошего от победы этого, вроде бы, тонкого человека не вышло.

А ещё (добавим от себя) он подрабатывал сценариями, как будто подсказывая на будущее другому гениальному, но не печатавшемуся писателю – Фридриху Наумовичу Горенштейну – пристойный способ не голодать.

И в шутках своих тоже использовал образ человека из будущего. Приведём пару примеров.

Олеша пришёл за гонораром без паспорта, и кассир, естественно, не хотела выдавать деньги: « Сегодня один Олеша придёт за деньгами, а завтра – другой ». « Не волнуйтесь , – ответил Юрий Карлович. – Второй Олеша придёт лет через четыреста ».

В Одессе он стал звать продавца газет из гостиничного номера на втором этаже. « Откуда Вы выглядываете? » – спросил газетчик, думая, как пройти к покупателю. « Я выглядываю из вечности! » – величественно ответил Олеша. Вот уж действительно: в каждой шутке есть доля шутки.

И ещё штрих к портрету. Первый (учредительный) съезд Союза Советских писателей шёл две недели. Соответственно, было много выступлений. Олеша был в числе ораторов. « Речь артистичного Олеши, произнесенная звучным голосом с ораторскими интонациями, произвела на делегатов съезда огромное впечатление. Пронзительная искренность исповеди не могла не потрясти. Недаром молодой Юрий Любимов, годы спустя ставший известным театральным режиссером, выбрал для чтения во время вступительных экзаменов в театральную студию при МХАТе Втором именно эту речь » [505]. «Факт, не имеющий прецедента» – как сказала бы Серна Михайловна (см. «Золотой телёнок», естественно). Впрочем, в Интернете [506]речь эта есть: можете сами прочитать – с любимовской интонацией либо с собственной. Вместе с тем в речи, кроме стандартно-бодрого финала, есть фантастически пророческие куски – их проще всего объяснить именно тем, что Олеша прибыл из будущего, где уже видел свои последние годы:

« Как художник проявил я в Кавалерове наиболее чистую силу, силу первой вещи, силу пересказа первых впечатлений. И тут сказали, что Кавалеров пошляк и ничтожество. Зная, что много в Кавалерове есть моего личного, я принял на себя это обвинение в ничтожестве и пошлости, и оно меня потрясло.

Я не поверил и притаился. Я не поверил, что человек со свежим вниманием и умением видеть мир по-своему может быть пошляком и ничтожеством. Я сказал себе – значит, всё это умение, всё это твоё собственное, всё то, что ты сам считаешь силой, есть ничтожество и пошлость. Так ли это? Мне хотелось верить, что товарищи, критиковавшие меня (это были критики-коммунисты), правы, и я им верил. Я стал думать, что то, что мне казалось сокровищем, есть на самом деле нищета.

Так у меня возникла концепция о нищем. Я представил себя нищим. Очень трудную, горестную жизнь представил я себе, жизнь человека, у которого отнято всё. Воображение художника пришло на помощь, и под его дыханием голая мысль о социальной ненужности стала превращаться в вымысел, и я решил написать повесть о нищем »…

Немного, как мы обещали, о «Трёх сёстрах» [507].

Старшая – Лидия Густавовна – одногодка Эдуарда Багрицкого. Она успела побывать замужем, но муж – военный врач – погиб на фронте Первой мировой. В 1920-м они с Багрицким поженились. В 1922-м родился сын Всеволод, погибший на фронте уже Второй мировой. Когда в 1936-м мужа младшей сестры – многократно упомянутого в нашей книге Владимира Ивановича Нарбута (крёстного отца «Двенадцати стульев») – арестовали, она пыталась за него хлопотать, за что сама репрессирована. В ссылке – в Караганде – ходила еженедельно отмечаться в управление НКВД, располагавшееся на улице Багрицкого… Реабилитирована в 1956-м, умерла в 1969-м.

Младшая – Серафима – пережила бурный роман с Олешей. Чувства были столь сильны, что Олеша не уехал с родителями в Польшу, а остался в «Совдепии». Неожиданно Серафима выходит замуж за Нарбута (по слухам, он грозил покончить с собой, если она им пренебрежёт). Он старше её на 14 лет, хромой из-за отсутствия пятки на правой ноге и однорукий – кисть левой руки ампутирована после огнестрельного ранения вследствие нападения на дом Нарбутов красных партизан [508].