Литературный текст: проблемы и методы исследования. 8. Мотив вина в литературе (Сборник научных трудов)

Нравственная апология народа — вот художественная задача Некрасова:

Поэт не идеализирует народ (перечень народных грехов и недостатков в поэме весьма подробен), точно так же и в некоторых списках древнерусской «Повести о бражнике» упоминаются грехи, обыкновенно присущие пьяницам. Замысел Некрасова состоит в том, чтобы показать (или доказать), что «бражник»-народ может войти в «рай», имеет на это право:

Интересно, что тема «рая» тоже звучит в «Кому на Руси жить хорошо», и весьма показательно движение данной темы в контексте всей поэмы. Движение это оформлено как композиционная рамка (по аналогии с темой «пира»), обрамляющая длительное повествование обо всех пьяных на Руси. Впервые мотив рая возникает в комедийной интерпретации: в описание балаганного представления («Сельская ярмонка») вклинивается реплика одного из зрителей: «И рад бы в рай, да дверь-то где?» (С. 186). Перед нами явная и очень остроумная контаминация известной пословицы («И рад бы в рай, да грехи не пускают») с парой омонимов: «рай» в религиозном толковании и «раек» как народный театр. Реплика о рае появляется в конце «Сельской ярмонки» и предваряет разговор Якима Нагого с Павлушей Веретенниковым в главке «Пьяная ночь». Тем самым спор о пьянстве народном в некрасовской поэме локализуется «у ворот рая», у входа в раек, т. е. рядом с балаганом, и приобретает глубокий социально-философский смысл. Народ прав, отстаивая свое право на место в «раю», но кто же тогда устраивает философский диспут в дешевом балагане, вместо того чтобы реально помочь народу? Не здесь ли кроются истоки некрасовских сомнений и горестных «Последних песен»?

Второе упоминание о «рае для народа» встречается в последней части поэмы, когда Гриша и Савва после «пира на весь мир» поют песню:

Это упоминание не менее амбивалентно, чем первое, так как братья пьяны. Вахлаки уповают на своего заступника и посланца Григория Добросклонова, но и не подозревают, что он мало чем отличается от них самих.

Стремление к счастью, к лучшей доле для русского народа вызревает не у отдельных его представителей (например, у Гриши), а становится объективной закономерностью общенародной, общенациональной жизни. Историческое развитие достигло такого уровня, что необходимость перемен стала очевидной и воспринимается как высшая целесообразность. Народнопоэтическая стихия в поэме Некрасова становится единственно верным способом, тем надежным художественным языком, которым только и можно высказать эти мысли. Поэтому в заключительной главе «Кому на Руси жить хорошо» появляется еще один образ, восходящий к «Повести о бражнике», — образ ангела.

В древнерусском произведении ангел выполняет волю Господа и доставляет душу бражника к вратам рая, где «раскрывается уже совершившийся суд Божий, суд, оправдавший бражника и повелевший ему быть в раю». [94] Аксаков К. С. Указ. соч. С. 185. В поэме Некрасова «ангел милосердия» изгоняет карающего «демона ярости», свидетельствует о прощении и оправдании русского народа, призывает всю Русь встать на новый путь:

Итак, концепция бражничества (или пьянства) в поэме «Кому на Руси жить хорошо» непосредственно связана с центральной проблемой произведения — проблемой счастья. Художественная реализация этой концепции обусловлена творческим восприятием и переосмыслением знаменитой «Повести о бражнике» и заставляет сделать вывод о том, что целью Некрасова было не представление истинно счастливого человека на Руси, а выражение назревшей общенародной потребности в счастье.

Бытовое пьянство крупнейшего русского композитора второй половины XIX века П. И. Чайковского, казалось бы, ничем не выделяется в кругу аналогичных явлений в русской культуре своего времени, ставя его в общий ряд с М. И. Глинкой, М. П. Мусоргским, А. К. Глазуновым и др. Как и у них, пьянство Чайковского является типичным примером алкоголизма со всеми сопровождающими его физиологическими и нравственно-психологическими издержками, и в этом плане может рассматриваться в медицинском аспекте. Между тем есть обстоятельства, позволяющие особым образом исследовать пьянство Чайковского в контексте его творческого процесса. Главным из них является то, что Чайковский сам уделял своему пьянству очень большое внимание, довольно тщательно фиксировал его проявления, комментировал и даже исследовал их в своих дневниковых записях. [95] Чайковский свидетельствует о своем пьянстве и в письмах. Однако именно в дневниках он наиболее откровенен и наиболее остро комментирует его проявления. Пользуюсь случаем, чтобы выразить свою благодарность студентке 3 курса ИТФ С.-Петербургской гос. консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова Л. И. Филатьевой, помогавшей автору в работе над эпистолярным наследием П. И. Чайковского.

Дневниковые записи о пьянстве органично входят в круг тем, связанных с авторефлексией композитора и просматриваются в определенной динамике. Так, например, в двух первых сохранившихся дневниках — № 1 и № 3 (за 1873 и 1884 годы) о пьянстве вообще нет речи, хотя, к этому времени Чайковский уже и был достаточно много пьющим человеком. [96] См., например, сообщение М. П. Мусоргского в письме от 26 декабря 1872 года о замеченном им у Чайковского стремлении «хорошенько (сурьезно) прокваситься» на творческой вечеринке композиторов балакиревского кружка. ( Мусоргский М. П. Письма. М., 1984. С. 139.). Записи 1873 г., фиксирующие рефлексии композитора во время путешествия в Австрию, Германию и Швейцарию, переполнены сообщениями лишь о разного рода физических недомоганиях, нервных расстройствах и о внешних неприятных впечатлениях или раздражающих факторах, и не поддаются какой-либо систематизации: «Очень паскудный оркестр играл порядочную программу. Очень скучал», [97] 1/13 июля 1873 г. ( Чайковский П. И. Дневники. М.; Пг., 1923. С. 5). или «Нервы — ужасны», [98] 2/14 июля 1873 г. Там же. или «Подымался на какую-то неизвестную гору, где на вершине нашел двух кретинок» [99] 13/25 июля1873 г. Там же. и т. д.