Литературный текст: проблемы и методы исследования. 8. Мотив вина в литературе (Сборник научных трудов)

Изменился в «Диоптре» и образ книги, ибо она стала реально обращена ко всем, как и заявлено в «Предисловии». Традиционная же апологетическая модель, при которой совершенный автор пишет к погрязшему в грехах читателю не решает главную задачу — обращения такого читателя. Ибо последний не в состоянии пробиться сквозь отрицательные по отношению к нему риторические штампы, насыщающие традиционный полемический трактат.

Статья посвящена анализу стихотворной загадки, принадлежащей перу известного писателя и агронома второй половины XVIII в. А. Т. Болотова. Впервые об обращении к жанру загадок Болотов упоминает в своих записках от 1773 г., где сочинение загадок характеризуется как святочная забава. Там же приводятся и несколько небольших по объему текстов загадок. Следует отметить, что предметы для загадывания Болотов выбирал более чем обыденные. [10] См., например, загадки про клопа, блоху и вошь, в которых Болотов, как и в рассматриваемой в статье загадке, использует прием смещения грамматического рода загадываемого явления: Плоская я, вонюча, в тесноте люблю жить. Черен, проворен и очень хитер, Лазать и прыгать я слишком горазд, За сто шагов безделица мне, Я и за тыщу своих разом сгину. В лесу живучи, на зверя похож, Лазать умею, а бегать не скор. Живыми питаюсь, а живу не на земле. Люди не любят, да я их люблю. (Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные сами им для своих потомков. Т. III. СПб, 1873. С. 113–114). Ср. также загадку Аполлоса Байбакова о брюхе, построенную на том же приеме: Я скрытой дом громов, я жизни всей царица Для сластолюбия я место и предмет ([ Аполлос Байбаков ]. Увеселительные загадки со нравоучительными отгадками, состоящия в стихах. М., 1781. С. 25).

Вторичное упоминание сочиненных загадок относится к 1778 г. Эти загадки, достаточно длинные, были признаны самим автором как «довольно замысловатые». [11] Жизнь и приключения Андрея Болотова. С. 825. Вероятно среди них и была сочинена анализируемая загадка, которая вместе с другими помещена в рукописном сборнике Болотова конца 1770-х гг.

В том что Болотов, считавший себя по-европейски культурным и просвещенным человеком, обратился к жанру загадки нет ничего удивительного. Культура Просвещения в некотором смысле реанимировала этот жанр, внеся в него необходимые коррективы. Загадка, как обучающий жанр, была признана «полезной» (очень важная категория для данной эпохи) и «неприметно изостряющей ум». [12] Детский гостинец, или 449 загадок с ответами. М., 1794. С.2.

За фольклорной загадкой исследователи традиционно признают ритуальную функцию познания и описания мироустройства: «…загадка есть постижение через сопоставление»; [13] Николаева Т. М. Предисловие // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Загадка как текст. 1. М., 1994. С. 7. «Загадки в их тематике образуют круг примитивного мироведения». [14] Рыбникова М. А. Загадки. М.; Л., 1932. С. 13. В. Н. Топоров отмечает, что процедура загадывания-отгадывания есть «…подлинное творчество, вновь и вновь организующее мир и, следовательно, причастное к „первому“ творению Космоса и продолжающее его каждый раз, когда мир и коллектив переживают кризисное состояние». [15] Топоров В. Н. К реконструкции «загадочного» прототекста (о языке загадки) // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Загадка как текст. 2. М., 1999. С. 57. Просветительская загадка все дальше уходит от ритуала (поэтому все чаще встречаются прозаические и неритмизованные загадки) и становится вспомогательным подсобным материалом для умственной тренировки и лучшего запоминания некоторых истин, в которые включаются и этические (следует отметить, что загадки сочиняли именно те писатели, которых можно назвать просветителями-практиками: А. Т. Болотов, В. А. Левшин, Н. А. Львов, и даже автор знаменитых «Правил пиитических» священник Аполлос [Байбаков]). Авторы XVIII в. видели свою задачу в том, чтобы сделать загадку воспитывающей нравственно, а заодно и развивающей литературный вкус. Поэтому расширяется сфера загадывания загадок, в которую теперь входит множество абстрактных понятий, таких как «жизнь», «смерть», «душа», «любовь», «дружба» и т. д., чрезвычайно редких для «народной» загадки, [16] См.: Колесницкая И. М. Загадки // Очерки по истории русского народного поэтического творчества середины XVIII — первой половины XIX века. Т. II. Ч. 1. М.; Л., 1955. С. 530. а также явлений и предметов связанных с «непроизводственными» областями человеческой деятельности, например, с наукой. [17] См., например, загадки о циркуле и микроскопе у Львова ( Львов Н. А. Избранные сочинения. Берлау-Ферлаг, Кельн, Веймар, Вена, СПб., 1994. С. 25–26).

Одним из важнейших изменений в содержании загадки следует признать активное включение оценочной характеристики загадываемого предмета с целью дать каждому познаваемому через загадку явлению место в иерархии этических ценностей. За счет этого, а также за счет внимания к форме (чаще всего все же поэтической), с вторжением «дворянской книжной мудрости» загадка, по справедливому замечанию исследователя, «утрачивает предметность, она становится многопредметной, рассудительной, болтливой». [18] Рыбникова М. А. Указ. соч. С. 36; «…длинные загадки обычно признак или вырождения жанра, или литературного, „вторичного“ происхождения» (Топоров В. Н. Из наблюдений над загадкой // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Загадка как текст. 1. М., 1994. С. 65). Часто стихотворная загадка сопровождалась стихотворной же отгадкой, не меньшей по объему, что также свидетельствует об отходе от ритуала — сама процедура загадывания-отгадывания теряет свое значение, а загадка приобретает ценность как самостоятельное литературное произведение. [19] Возможно поэтому у литературной загадки не может быть нескольких равноправных ответов, в отличие от народной (см.: Топоров В. Н. К реконструкции «загадочного» прототекста (о языке загадки). С. 57).