Ася Пекуровская - «Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

«Заботливость истинно-отеческая Государя Императора глубоко меня трогает. Осыпанному уже благодеяниями Его Величества, мне давно было тягостно мое бездействие. <���…> Если Государю Императору угодно будет употребить перо мое, то буду стараться с точностью и усердием исполнить волю Его Величества и готов служить Ему по мере моих способностей…» [176] Цит. по: Лурье, С . Op. cit. С. 100.

Генсек не прочитал письма Бродского. Во всяком случае, так полагает Лосев. Возможно, полагаю я, Генсеку не довелось также прочитать «Сонетов к Марии Стюарт», где поэт предупреждал его о надвигающемся параличе (см. сноску 110). С другой стороны: кто знает, что читают на досуге Генсеки? Ведь попали же стихи Ахматовой в руки Генсека с подачи дочери, как утверждает легенда. Но что касается письма Бродского Брежневу, оно вряд ли могло миновать папку важных бумаг, имея прямое отношение к предстоящему визиту в Россию американского президента Ричарда Никсона. Каким образом? Об этом мы не прочитаем ни в биографии Бродского, сочиненной Лосевым, ни, конечно же, в самом письме поэта к Генсеку. Но что могло сделать письмо Бродского важным в глазах самого Генсека?

«Существовала одна-единственная возможность покинуть СССР, сохранив свое советское гражданство и право посещать родину когда угодно: брак с иностранным гражданином. Долгая связь с одной английской слависткой могла бы окончиться браком, но отношения распались по ее инициативе. Однако Бродский был нацелен на отъезд (курсив мой. – А. П. ) и весной 1972 года подал заявление о регистрации брака с молодой американкой, проходившей стажировку в Ленинграде. Близкому другу он признался, что в этот раз речь идет о фиктивном браке.

Если бы Бродский покинул Советский Союз как супруг иностранки, с советским паспортом, он мог бы свободно курсировать между США и СССР. Прецеденты были: например, Владимир Высоцкий, женатый на французской кинозвезде Марине Влади, или пианист Владимир Ашкенази, сочетавшийся браком с исландкой. Вот этому-то любой ценой и хотели воспрепятствовать советские власти. Безоглядная решительность их действий объяснялась, судя по всему, тем, что отец девушки, влиятельный человек, знавший Никсона, проинформировал президента о планах дочери. Худо, если вопрос о браке Бродского с американкой будет поднят на предстоящем саммите; еще хуже, если тунеядцу Бродскому будет позволено мотаться между Америкой и СССР. Поэтому власти приняли решение выдворить его из страны за неделю до приезда Никсона в Москву». [177] Янгфельдт, Б. Op. cit. С. 8.

Решившись уже после смерти Бродского внести прозрачность в историю с его письмом Генсеку, Бенгт Янгфельдт все же не коснулся мотивов Бродского. Но разве из материалов, представленных им самим, не следовало, что просьба Бродского о сохранении гражданства, читай, о разрешении на брак с вельможной американкой, была не чем иным, как просьбой о разрешении удобно усесться на двух стульях? Ведь не случайно сам Бродский держал в секрете свой матримониальный проект, а разгласив его избранному кругу, превратно представил дело так, что в лучшем случае это будет отъезд навсегда.

«А все кончилось тем, что И[осиф] поведал “top secret”. <���…> Речь шла о мысли вступить в брак с западной женщиной. Последствия достаточно однозначны – отъезд more or less for ever более или менее навсегда. Не знаю, удастся ли это ему, и захочет ли он этого в конце концов», [178] Венцлова, Т. Op. cit. С. 402. – делает дневниковую запись от 19 марта 1972 года Томас Венцлова.

Припомним, что и Лосев не пытался понять, что означало письмо к Генсеку для самого Бродского, представив, так сказать, изнаночную сторону вопроса, а именно: что означало письмо Бродского для Генсека? Миновав, таким образом, чувствительную тему мотивов Бродского, Лосев фантазирует драму Генсека, обрушившего гнев на Бродского за упоминание о смерти. Как непочтительно! А между тем напоминание Генсеку о бренности жизни представляется мне едва ли не самой доверительной строчкой. В ней прозвучала интимная направленность поэзии Бродского [179] Тема смерти доминирует в поэзии Бродского, причем вряд ли благодаря заимствованию из Горация или Пушкина, как скажут позднее исследователи. Скорее, эта тема могла укорениться в сознании поэта как сугубо частный аспект жизни. Скажем, стихотворение Бродского «На столетие Анны Ахматовой», формально посвященное столетнему юбилею, является, по сути, стихотворением «на смерть». и нашла отклик затаенная мечта о единении поэта и царя.

Тогда что конкретно оказалось упущенным Лосевым? Что могло означать письмо к Генсеку для Бродского? Попробуем восстановить контекст. «Умру я, пишущий эти строки, умрете вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело». Полагаю, что мотив Бродского заключен в этом логическом выводе, в этом «поэтому». На первый взгляд, «поэтому» выводится из альтернативы: сохраниться либо разрушиться . То есть при условии, что и Генсек, и поэт не будут «мешать друг другу делать свое дело», их дела либо сохранятся, либо будут подвержены разрушению. Но эта альтернатива есть не что иное, как казуистика сo спешно сооруженным фасадом. Подлинный смысл истории обращен к другому контексту, который, вероятно, почувствовал переводчик, выкинув из английской версии ключевую фразу «никто не должен мешать друг другу делать его дело». Ведь эта фраза, на самом деле, вытекает не из непосредственного контекста, а из затаенного намерения: получить особый паспорт из рук Генсека. И Бродский уже готов ударить по рукам, предложив толерантность к делам Генсека.

Но Генсек и его свита оставили поэта с протянутой рукой. Надо полагать, они научились читать намерения поэтов.

Полагаю дальше, что неответ Генсека не был истолкован Бродским как окончательный отказ. Едва ступив на американскую землю, он делает новый заход. В “ New York Times Magazine ” за октябрь 1972 года появляется его эссе, патетически названное, с оттенком ницшеанства: «Говорит поэт Бродский, бывший гражданин Советского Союза: “Писатель – одинокий путешественник, и никто ему не поможет”».

Но кому могла быть адресована эта публикация?

Доступ к престижному американскому журналу был заказан для соотечественников в России, исключая, понятное дело, советчиков Генсека. Американских интеллектуалов вряд ли интересовали мысли и чаяния неизвестного эмигранта из России. Оставались лишь русские эмигранты, которые разглядели в статье верноподданнический пафос.

Ретроспективно им возразил биограф Лосев, назвавший эссе Бродского « размышлениями поэта о своей литературной судьбе» . Но если справедливо назвать эссе Бродского «размышлениями», то в равной мере справедливо спросить, о чем мог размышлять поэт, осуществивший свою давнюю мечту «перебраться в Новый Свет», при этом даже миновав неприятный момент «блюя в Атлантику от качки»?