Ася Пекуровская - «Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

Бальзак формулирует для себя задачу, пишет Милош, прочитав Сведенборга, а следом за ним – Бюффона, Лейбница и, наконец, Дарвина, описать общество, построенное в согласии с законами природы. Если верна мысль о том, что всех животных объединяет единый структурный принцип, который определяется их местом в окружающей среде, этот единый структурный принцип должен быть верен и для человеческого общества. Если к этому обществу внимательно присмотреться, то можно убедиться в том, что различия между солдатом, врачом, рабочим, купцом, бедняком, священником, аристократом и, вероятно, поэтом повторяют различия между волком, львом, орлом, овцой и носорогом. И те и другие виды существуют незыблемо.

Что же беспокоит Чеслава Милоша в позиции натуралиста общественных нравов Бальзака?

Герои в уютных панталонах и темных пальто холодно обозревают происходящее, маскируя любознательностью устремленность своих сердец и пылкого воображения. Всё вокруг них представляется им новым и неизвестным. «Мощное развитие промышленности, авторитет анонимных денег, умножающиеся открытия, рев печатных машин, новые силы, новый шарм: пресса, фондовый рынок, дивиденды. Состояния возникают в течение дня; один ошибочный шаг повергает их властителей в глубины ада, а адом здесь является бедность. Запретные страсти, жадность, продажность, легализованные кражи и убийства, легализованная торговля женщинами, стукачи, полицейские агенты, всемогущие преступники, министерские карьеры, молодые люди, приезжающие в Париж со своими патетическими ставками и в поисках славы, художники в мансардах, гербы и титулы на продажу. Бедные бродят по берегу Сены, Сена, в лучах света газовых фонарей, уносит тела игроков. Глазки дам в Тюильри, парады колясок на Елисейских полях». [186] Милош, Ч. Легенды чудовища-города // Легенды современности. Оккупационные эссе / Пер. с польск. Анатолия Ройтмана. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016. С. 19.

Обозревая эти явления по принципу их сходства с животным миром, автор тешит себя мыслью, что такой порядок существовал от начала веков. Но где, если не в башне из слоновой кости, может возникнуть эта мысль о порядке? А там, на этой недосягаемой высоте, жизнь человека и жизнь города становятся иллюзией гипотетической мысли, а сам автор – мессией, убежденным в том, что все, чего он касается, становится важным, уникальным и непредсказуемым. И город, и его обитатели обретают реальность как мифологические, мистические объекты.

Приведя несколько цитат из Бодлера ( Baudelaire ), который, как и Бальзак, является адвокатом бесстрастного наблюдения за толпой, Милош выносит свой окончательный приговор Бальзаку:

«Такая мораль вытекает из сознательного или бессознательного убеждения в том, что основными элементами существования являются зло и борьба, что на протяжении истории природа и человеческая раса, являющаяся лишь частью природы, находятся на поле сражения. Моей единственной ролью и заповедью является самосохранение, которое достигается приобретением либо власти, либо денег (как и герои Бальзака), либо мощью воображения, соизмеримой с мощью бога, который наблюдает за сражающимися смертными с недосягаемой высоты и огромного расстояния. Эпоха Бальзака есть эпоха романтического идеала, но именно несоизмеримость между идеалом и реальностью, которая углубляет его жестокие оценки, и должна привести к пессимизму. Идеал исчезает, не получая пищи, он парит в недоступных высотах и постепенно умирает, оставляя позади лишь тома тоскующих поэтов, которые страдают от “болезни жизни”». [187] Ibid . P. 30.

Конечно, пожелай Милош, подвергнувший столь строгому суду Бальзака, а следом за ним, как увидим, и Достоевского, ознакомиться поближе с позицией Бродского, он бы как минимум согласился с мыслью Джеральда Смита о том, что Бродский ищет спасения «от сложностей и болезненного неустройства, и даже более – обязательств и ответственности, которые являются частью стабильных отношений между взрослыми людьми». [188] Смит, Дж . Op. cit. С. 16. Не разделяя убежденности Лосева в патриотизме Бродского (см. сноску 4), Смит также отмечает у Бродского «презрение к западным славянам с языком, напоминающим стареющего Достоевского (особенно это относилось к чехам и украинцам, исключение сделано для поляков, которые в 1950–1960-е годы были в моде в ленинградских литературных кругах)». [189] Ibid. С. 15–16. К этой теме мы еще вернемся.

Статья Бродского в американской газете не прошла незамеченной в эмигрантской печати. На него обрушились с уничижительными статьями Шемякин и Наврозов.

Полагаю, что оба автора попали в точку, причем самую чувствительную для Бродского и, как выясняется, для его биографа – Лосева. Пустив в ход тривиальную защиту, Лосев обошелся с Шемякиным и Наврозовым так же, как обходились с неугодными авторами представители советской печати и наемные обвинители.

«Бродский писал, среди прочего, что не держит обиды на родную страну. Россия и советский режим в его сознании существовали раздельно. Напомню из стихотворения 1968 года: “Отчизне мы не судьи…” Иные эмигранты усмотрели в такой позиции низкий расчет. Вот характерная инвектива: “Ваша статья – политика, и дурно пахнущая притом… Она рассчитана на то, что ее прочтут “люди с Литейного и с Лубянки”, поймут и оценят, какой вы хороший… Оценив вашу аполитичность небожителя, которой вы так предусмотрительно придерживаетесь, эти люди со временем позволят вам приезжать “домой” и, если вы будете продолжать вести себя хорошо, вы получите беспрецедентное для “свободного советского гражданина” право ездить туда и обратно, как Евтушенко и Вознесенский”». [190] Текст Шемякина цитирую по: Лосев, Л . Op. cit. С. 212.

Тема высылки Бродского, оказавшись предметом публичного интереса в 1972 году, была снова затронута Волковым в его знаменитых «Диалогах».

«И все-таки высылка, да еще такая срочная, в тот период была довольно-таки необычной акцией. Вы когда-нибудь пытались понять, что за ней стояло?» – спрашивает Бродского интервьюер. «Вы знаете, я об этом не очень много думал, по правде сказать <���…>. Потому что направлять свое воображение по этому руслу просто не очень плодотворно. К тому же многого я не знал. Но кое-что я выяснил, когда приехал в Москву ставить эти самые визы. Вам будет интересно узнать», – поступает ответ, который, по сути, является ответом не на вопрос, пытался ли Бродский понять, чем была вызвана эта акция, а на не заданный вопрос, а именно, не известен ли ему кто-либо, кто мог поспособствовать решению КГБ его выслать. И дальше диалог прерывается, дав место монологу длиной в семь страниц , темой которого является Евтушенко.