Ася Пекуровская - «Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

«Трудно представить больший гротеск. Вы готовы вышвырнуть человека, который свыше трех десятилетий изо всех сил старался внедрить в американцев лучшее понимание русской культуры, а берете типа, который в течение того же периода систематически брызжет ядом в советской прессе, как, например, “И звезды, словно пуль прострелы рваные, Америка, на знамени твоем”.

Конечно, времена меняются, и кто прошлое помянет, тому глаз вон. Но “конец истории”, мистер Президент, не есть еще конец этики. Или я не прав?» [213] Соловьев, В. «Евтушенко – 80» // Русский базар. 2012. № 29 (900). – писал, вернее, повторно доносил на Евтушенко Бродский. Я говорю «повторно», ибо первую попытку он уже сделал, объявив Евтушенко НЕ-ПАТРИОТОМ России. Теперь он поставил под сомнение ПАТРИОТИЗМ Евтушенко по отношению к Америке. Как видим, Бродский платил Евтушенко той же монетой и к тому же фальшивой. [214] Строчка, послужившая Бродскому в качестве доказательства, была вырвана из контекста. Зибель, Л . Евтушенко и Бродский. Взгляд со стороны // Кстати. 2014 (1 мая) № 989.

И тут хотелось бы спросить. Нет ли здесь аналогии с тем спектаклем, в который были вовлечены Синявский и Даниэль в 1965 году? Ведь и в том, и в другом случае письмо подготовил человек, не поленившийся отыскать «крамольные мысли» в произведениях указанных авторов. Сейчас эту должность занял поэт Бродский, потребовавший, чтобы коллеге отказали в работе на основании «преступления», которое совершил его лирический герой!

У читателя может возникнуть правомерный вопрос: высек ли городничий «унтер-офицерскую вдову», т. е. является ли авторство этого письма аутентичным? Судя по всему, оно никогда не перешло в руки Евтушенко, а сам Владимир Соловьев, неизвестно по чьему капризу получивший во владение этот документ, легально принадлежащий наследникам, не удосужился его опубликовать целиком. Впрочем, права на публикацию его лишал все тот же закон.

У меня лично нет сформировавшегося мнения относительно авторства. Фразы «изо всех сил старался» или «брызжет ядом» не представляются мне аутентичными, хотя я допускаю, что доносы пишутся по иным законам, нежели эстетическая проза. С другой стороны, самый зачин («Трудно представить больший гротеск») и весь последний абзац письма вполне могли бы принадлежать перу Бродского.

И все же я не готова отвести подозрение в причастности Бродского к сочинению этого письма-доноса по трем причинам. Во-первых, если он мог оклеветать Евтушенко без видимой корысти перед профессором Тоддом, почему бы он остановился перед клеветой в том случае, когда корысть у него была? Помимо этого на счету Бродского имеется как минимум один аналогичный наговор на Кирилла Хенкина (см. сноску 375). И последнее. Авторство Бродского заявляет о себе в контексте казуистической эпистолярной игры, которую он затеял с Евтушенко.

Для начала представим себе, что письма в администрацию колледжа Бродский не писал. Тогда откуда нам известно о конкуренции между Евтушенко и Барри Рубиным? Ведь имена кандидатов на университетские должности подлежат разглашению лишь тогда, когда выбор уже сделан. А если допустить, что о соперничестве с Евтушенко Бродский узнал в частном порядке от самого Рубина, то почему это звено истории вообще отсутствует? Далее, если Бродский узнал о конкуренции с Рубиным от Евтушенко, не означает ли это, что между ними были доверительные отношения, которые Бродский отрицает? И как в таком контексте следует понимать «совет», данный Евтушенко Бродским, о котором ниже?

Теперь представим себе, что Бродский является автором этого письма. Он пишет донос на Евтушенко. Но где взять уверенность в том, что донос этот возымеет желательный эффект? Ведь о судьбе доносов в Америке Бродскому, полагаю, мало что известно. Как же обеспечить себе успех? Желательно заручиться поддержкой того, на кого написан донос. А как? Разумеется, путем демагогии, понятной каждому советскому человеку: можно поступиться чем угодно, но не благородством. И Бродский дает Евтушенко дружеский совет в духе высшего альтруизма. «Соглашайся принять позицию, – говорит он, – только при условии, что ты не перебегаешь дорогу другому претенденту».

Итак, Бродский предает интересы Евтушенко дважды: тайно пишет донос и обставляет его требованием высшей этики, тем самым подслащая патокой горькую пилюлю. Какие именно аргументы были пущены в ход, история умалчивает. Но драма с двойным эпистолярным заходом, кажется, органично вошла в жизнь Бродского из его же прозы.

Его персонаж Александр Орлов, начальник Кима Филби, двойной агент и советский подданный, бежит из Испании, предварительно сочинив письмо Сталину и поставив на конверте адрес газеты “ Le Mond ” или “ Figaro ”. А затем, снова «обмакнув перо в чернила», тот же персонаж Бродского пишет письмо Льву Троцкому уже под чужим именем (см. сноску 366), в обоих случаях продемонстрировав высокий пилотаж казуистики, вкус к которой мог быть привит Бродскому автором «Братьев Карамазовых», которого я позволю себе процитировать.

«Друг мой, – заметил сентенциозно гость, – с носом все же лучше отойти, чем иногда совсем без носа, как недавно еще изрек один болящий маркиз на исповеди своему духовному отцу-иезуиту. Я присутствовал – просто прелесть. “Возвратите мне, говорит, мой нос!” И бьет себя в грудь. “Сын мой, – виляет патер, – по неисповедимым судьбам провидения все восполняется и видимая беда влечет иногда за собою чрезвычайную, хотя и невидимую выгоду. Если строгая судьба лишила вас носа, то выгода ваша в том, что уже никто во всю вашу жизнь не осмелится вам сказать, что вы остались с носом”. – “Отец святой, это не утешение! – восклицает отчаянный. – Я был бы, напротив, в восторге всю жизнь каждый день оставаться с носом, только бы он был у меня на надлежащем месте!” – “Сын мой, вздыхает патер, всех благ нельзя требовать разом и это уже ропот на провидение, которое даже и тут не забыло вас; ибо если вы вопиете, как возопили сейчас, что с радостью готовы бы всю жизнь оставаться с носом, то и тут уже косвенно исполнено желание ваше: ибо, потеряв нос, вы тем самым все же как бы остались с носом”». [215] Достоевский, Ф. Братья Карамазовы. Кн. 11. Гл. 9.

Когда Ивана Толстого попросили прокомментировать донос Бродского, он признал поступок Бродского «гадким», но имеющим оправдание. Он был «вызван глубинной неприязнью Бродского к Евтушенко». Как же следует понимать позицию самого Толстого? Не хочет ли он сказать, что при глубинной неприязни этический стандарт отменяется? И не означает ли это, что при глубинной неприязни человеку можно вынести обвинение при отсутствии улик?

«Да нет этих документов, давайте считать, что их нет, потому что у Евтушенко связь была на гораздо более высоком уровне. И дело не в Лубянке, не надо мельчить. Он был одним из создателей советской идеологии и ее эмиссар, ее представитель во всем мире – вот его роль. Вот в чем причина, мы ведь говорим о Бродском и Евтушенко, вот в чем причина конфликта и неприязни со стороны Иосифа Бродского фигуры Евгения Евтушенко. Это был человек по всем параметрам чужой, это был человек из тех сфер, которые все нормальные люди презирали, ненавидели и боялись».