Эмили Ван Баскирк - Проза Лидии Гинзбург

В «Беспорядочных записках» Гинзбург уделяет особое внимание значению, которым наделено отсутствие жестов, – некой отрицательной семиотике, поучительно напоминающей нам, что человек может выражать любовь, даже когда на поверхностный взгляд она ни в чем не заметна. В сцене прощания с толпой провожающих на вокзале Вася интерпретирует то, что любимая обошлась с ним особенным образом, – «отсутствие поцелуя» («Из беспорядочных записок N. N.», 21) – как знак того, что она к нему неравнодушна. Такая романтическая поза героя – отвергнут и, следовательно, избран – была бы уместна и в период, когда Гинзбург экспериментировала с грамматическим первым лицом. Эта вымышленная сцена, по-видимому, служит компенсацией за менее романтический анализ такой ситуации в дневниках, где Гинзбург ужасается тому, что Р. в письмах к другим небрежно передает ей привет: у нее «не только не нашлось времени чтобы написать мне несколько слов, но даже не нашлось вр[емени], для того чтобы подумать о том чтобы совсем обо мне не писать» («Дневник I», 207).

В самой драматичной части «Из беспорядочных записок N. N.» описывается отъезд героини с вокзала. Пока его любимая прощается с другими, Вася, стоя поодаль, внимательно наблюдает. Его прощальный жест машинален и продиктован поведением героини: твердое рукопожатие на расстоянии вытянутой руки. Однако, после того как третий звонок возвещает, что поезд вот-вот отправится, Вася внезапно делает более интимный финальный жест:

Ни на кого не глядя, я притиснулся вплотную к окошку, так чтобы просунуть через него голову во внутрь купэ.

Не помню ее лица в ту минуту, ни того как выглядела ее рука, и как именно она лежала на обычной деревянной дощечке, заменяющей стол в вагонах, должно быть я ничего этого и не видел, но помню отчетливо знакомое ощущение нежного и как будто несколько холодного прикосновения этой руки к моим губам, и то что мой поцелуй был как никогда долог и выразителен.

Я как-то забылся в нем, когда неожиданно обрывая это медлительное и глубокое ощущение, возникло другое – легкое ощущение ее поцелуя на моих спутанных волосах. Такое легкое, что казалось оно донеслось издалека и тотчас же погасло.

Это была точка.

Вытаскивая голову из окошка я больно ударился о край и это совсем неожиданная физическая боль обрадовала меня.

У нее просили цветов. Она стала раздавать всем, от волнения плохо справляясь со всеми этими стеблями и колючками.

– Держите, Вася!

И я принял из ее рук пучок васильков. Пять темных васильков, не считая бутонов» («Из беспорядочных записок N. N.», 22–24).

В этот момент Вася пробуждается от оцепенения, переходя из состояния, когда человек видит, ничего не чувствуя, в состояние, когда человек чувствует, ничего не видя. Он отбрасывает застенчивость, дерзко просовывая голову в окно купе. Затем он прощается почти без слов, а единственную реплику произносит только героиня, раздавая друзьям цветы. Теперь становится ясен символический смысл имени героя – оно отсылает к «василькам». У поступка героя есть биографическая основа: в дневнике Гинзбург пишет, что сохранила «прощальные васильки», подаренные ей Р. при отъезде в Москву («Дневник I», 164). Нарекая своего героя Васей, она умножает силу жеста: Р. Зеленая, сама того не ведая, предопределила идентичность альтер эго Гинзбург.

Этот пассаж напоминает типичный для реалистической прозы трехмерный мир, зримый и осязаемый, без которого Гинзбург в своих позднейших текстах о любви станет обходиться. В других пассажах, где каждый поцелуй описывается с затейливой детальностью, мы видим, что сотворение вымышленного мира с помощью образа Васи, по-видимому, раскрепостило автора, позволив описывать тонкие физические нюансы любви, которых нет в других текстах Гинзбург. Но вместе с тем повествователь, который ведет рассказ в первом лице, отличается от более поздних героев – таких, как Оттер и Эн, – тем, что ценит момент самозабвения и отсутствия анализа. Поцелуй героини эфемерен и тем самым одухотворяет и утешает, служа примером Вечной Женственности. Переживания Васи скорее тягостны, но Ее поцелуй исцеляет его от физической боли в голове, вызванной ушибом, снимает порожденное моментом чувство неловкости.

В «Беспорядочных записках», где нарратором служит Вася, Гинзбург, по-видимому, поддается соблазну романтических излияний, оказывающих паллиативный эффект. Решение прибегнуть к фикционализации дает автору свободу, чтобы заняться «приумножением дорогих мгновений»; это созвучно ее интерпретации Вейнингера. Гинзбург опасалась романтической высокопарности (как она замечала, «от прекрасного один шаг до безвкусного»), и чувство дискомфорта, которое внушала ей высокопарность, дало дополнительный резон внести в сцену что-то комичное: то, как Вася в состоянии экстаза ударяется головой о раму вагонного окна. В целом, однако, Вася приемлет свою индивидуальность и даже свое состояние отвергнутого возлюбленного.

Во втором полуфикциональном тексте Гинзбург экспериментирует с формой диалога, которая впоследствии, в зрелый период, станет основной формой ее прозы о любви. В этом тексте содержится ночной разговор, который состоялся 1 февраля 1923 года, а на следующее утро был записан Гинзбург начерно прямо в дневнике. Во вступлении к диалогу она пишет: «Я передам квинт-эссенцию этой беседы, такой дорогой для меня, с того момента, как она становится важной. Если в передаче будет момент выборки и стилизации, то я сознательно иду на это» («Дневник II», 103) [669]. Таким образом, фикционализация осуществляется не путем придумывания героя-мужчины, а путем выборки – то есть отбора и пропуска, шагов, которые характерны скорее для документальной прозы.

Здесь, вразрез со своим обычным образом действий, Гинзбург ничем не маскирует однополое желание. Хотя герои обращаются друг к другу на Вы (это местоимение множественного числа гендерно-нейтрально, что дает возможность скрывать грамматическими средствами пол действующих лиц), автор раскрывает и подчеркивает принадлежность персонажей к женскому полу, придав диалогу форму пьесы с двумя действующими лицами, обозначенными как «я» и «Она» (автор раскрывает половую принадлежность персонажей и другими средствами: наличие глаголов в форме первого лица прошедшего времени и обсуждение того, как изменилась бы ситуация, будь автор мужчиной). Использование форм первого лица единственного числа в столь личном и интимном тексте обеспечивает непосредственную включенность автора в произведение. Между тем важно, что автор не упоминает имени Рины, а «Она» произносит прилагательное, образованное от фамилии Гинзбург: «Вот это и есть самая ваша гадость, самая мерзость ваша Гинзбурговская».