Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

В 2009 г., уже к 40-летию выхода романа, на сайте «Частный корреспондент» появилась статья писателя Д. Драгунского, остроумно сравнившего Кочетова с Булгаковым и сделавшего неожиданный и малообоснованный вывод о том, что умеренно бездарный Кочетов завидовал поразительно талантливому Булгакову и слепил «Чего же ты хочешь?» как ответ «Мастеру и Маргарите». Но оставим обоснованность и достоверность этих изысканий на совести автора. Нас интересует другое. «Кочетов – писатель плохой», – ничтоже сумняшеся заявляет Драгунский. Простите, Денис Викторович, а восхваляемый Вами на встречах с читателями Андрей Рубанов – хороший писатель? Тот самый Рубанов, что женит девок на страницах своих романов и тягомотным пером заставляет Софью Палеолог везти в Москву эвкалиптовое масло. Так Вам такая-то литература нравится? Тогда, конечно, Кочетов Вам не угодит. Хотя если Вы и сами называете роман Кочетова «занятным авантюрным», то, стало быть, не так уж он и плох. Сложно припомнить плохой роман, который можно было бы назвать «занятным». Но самое занятное – это все же приемы манипуляции в статье Драгунского, описанные в романе Кочетова.

В романе есть очень любопытный персонаж – Жанночка, старая алкоголичка и профессиональная пасквилянтка и доносчица. В ее квартире на Патриарших прудах собран целый архив на людей, пользующихся непреходящим вниманием разного рода клеветников. У Жанночки есть своя сеть помощников и своя система рассылки кляуз. Она с удовольствием делится приемами с одной из героинь и рассказывает, где почерпнула полезные навыки. Выясняется, что учителем Жанночки был И.А. Бунин. Жанночка зачитывает отрывок из «Окаянных дней»: «Маяковский, державшийся, в общем, довольно пристойно, хотя все время с какой-то хамской независимостью, щеголявший стоеросовой прямотой суждений». А дальше разбирает, как тонко и точно манипулирует Бунин читательским мнением: «“Ну и Маяковский!” – скажут прочитавшие это. А если и не скажут, то на сознание, помимо воли, отложится такой вот контур: в общем, довольно пристойно, но хамовато и стоеросово». Как будто следуя наставлениям Жанночки, г-н Драгунский описывает творчество Кочетова: «ход заурядного, но добротного семейного романа постоянно прерывается грохотом риторики о роли организованного пролетариата в мировом движении к миру и прогрессу <���…> Кочетову хорошо дается эротика. Он хорошо описывает поцелуй, сеновал, диван <���…> – видно, что все это автору не чуждо. Но далее он пишет, к примеру, так: “Они подъехали к селению. На его окраине стояла разная сельхозтехника”. Боже! Что значит, когда бывший агроном называет деревню “селением”, а сеялки, бороны и тракторы – “разной сельхозтехникой”? Это значит, что его тошнит от этих материй, но он вынужден демонстрировать свою советскость, прослаивать семейные сцены партийно-производственными». Из этого отрывка читателю, особенно если он не знаком с творчеством Кочетова, становится понятно следующее (или, по слову Кочетова, «помимо воли, отложится такой вот контур»): посредственный писатель Всеволод Анисимович Кочетов занимался в литературе не творчеством, а чистой воды пропагандой. Причем делал он это не по убеждению, а токмо корысти ради. Хотя почему бы семейному роману не прерываться грохотом риторики? Известно, например, что граждане Византии более всего интересовались вопросами богословия, и в каких-нибудь тавернах за чашей вина велись богословские диспуты. Так, что же, если описать это в романе, получится, будто автор агитирует за православие? Если сегодня в каждой, наверное, российской семье разговоры о политической обстановке на Украине стали обыденностью, так неужели описания этих реалий могут восприниматься как пропаганда? В рабочей семье середины XX в. вполне могли говорить и даже спорить «о роли организованного пролетариата в мировом движении к миру и прогрессу». И ничего неестественного в этом нет.

Но читатель, поверив Драгунскому, сочтет, что Кочетов, судя по всему, был еще и сексуально озабоченным типом (читатели журнала «Октябрь» свяжут образ писателя с пресловутыми саунами), во всяком случае, эротика интересовала его куда больше политики и хозяйства, о которых он брался писать. Обратим внимание на восклицание Драгунского «Боже!..» и на глагол «тошнит». Это не ровная, спокойная критика, это глас возмущенного, потрясенного фальшью Мастера, хорошо, по всей видимости, знавшего Кочетова – иначе откуда такая уверенность в столь сильных его чувствах. Этим самым «тошнит» Драгунский как бы сообщает читателю: «Уж я-то знаю, о чем говорю!» Ведь никакого намека на «тошноту» Кочетова в приведенном отрывке не содержится. Но раз уж Драгунский так убежденно пишет о неочевидных вещах, то, наверное, действительно знает.

Читатель невольно разделяет чувства интеллигентного человека, не могущего больше молчать при виде такой лжи, такой гнусности. Читатель не успевает подумать, что «селение» в любом словаре толкуется как «населенный пункт в сельской местности (село, деревня, хутор, поселок и т. д.)», и что, возможно, в предшествующем тексте слово «деревня» уже упоминалось, так что писатель всего-навсего прибег к синониму. Да и в перечислении сельхозтехники могло просто не быть необходимости. И если бы Кочетов каждый раз писал вместо «разная сельхозтехника» «сеялки, веялки, бороны и тракторы, комбайны, жатки, копатели, косилки, а равно плуги, молотилки, культиваторы и зернометатели», то его романы не рвали бы из рук и не читали бы по ночам. А тот же Драгунский наверняка потешался бы над страстью бывшего агронома к такой избыточной и ненужной точности.

Для пущей убедительности г-н Драгунский приводит еще один показательный, с его точки зрения, эпизод. Оказывается, Кочетов собирал старинный фарфор. И вот после выхода «Чего же ты хочешь?» домой к писателю явился В.А. Солоухин, которого Кочетов вывел в романе под маской поэта-русофила Саввы Мироновича Богородицкого, и фарфор перебил. Причем испугавшийся Кочетов прятался в спальне, пока Солоухин громил его квартиру. Из этого отрывка следует, что Кочетов был тот еще хапуга и потребитель, к тому же и трус. А вот интересно, как должны были развиваться события, чтобы вызвать уважение к Кочетову у г-на Драгунского? Представим, что Кочетов не прятался в спальне от Солоухина, а сломал трость и самого его вышвырнул из квартиры. Но, думается, в этом случае писатель Драгунский изобразил бы своего героя буйным сумасшедшим или, на худой конец, опасным скандалистом. И все бы это сопровождалось отсылкой к внутреннему разладу Кочетова, к борьбе пропагандиста с писателем, проявляющей себя агрессией и буйством.

Кстати, г-н Драгунский покривил душой даже там, где речь зашла о непривлекательности Саввы Мироновича Богородицкого. Савва Миронович, подобно Солоухину, колоритно окал и всюду носил с собой старинную табакерку с изображением Екатерины II – монархист Солоухин не расставался с перстнем, на котором окружающие узнавали профиль Николая II. Но непривлекательность Саввы Мироновича вовсе не в том, что он, как утверждает Драгунский, «называл царей-кровопийц по имени-отчеству, угнетал колхозников у себя на даче и жрал чеснок, так что воняло вокруг. Мало того: просил знакомого художника разрешения прийти к нему в мастерскую, когда тот обнаженную натуру пишет; хотел на голую бабу поглядеть при свете». Непривлекательность-то совсем в другом! Ведь Кочетов прямо пишет, почему не симпатизирует русофилам и почвенникам: да потому что не считает их искренними, потому что видит в них опасность и угрозу, потому что многие из них, по слову Булгакова, «типичные кулачки по своей психологии, тщательно маскирующиеся под пролетариев». И разве сегодня можно упрекнуть Кочетова в неправоте? Ведь сегодня известно больше, нежели полвека назад. Известно, например, что один из таких почвенников-русофилов всю жизнь, оказывается, страдал по отнятому большевиками заводику; другой ненавидел советскую власть из-за расстрелянных родственников; третий призывал распустить колхозы и отказаться от той самой «разной сельхозтехники», потому как она-де землю режет, больно ей делает, он же со временем призвал распустить СССР; четвертый выступал против ГЭС, сам не отказываясь, однако, от электричества и прочих благ цивилизации, включая литературные премии из рук сомнительных персонажей. Ну и в чем был неправ Кочетов? Каждый из этих людей звал «вернуться к истокам», а по сути – звал назад. Никто не предлагал ничего для будущего, каждый грезил неведомым ему прошлым, почему-то полагая, что там, в этом прошлом, должно быть лучше, чем в настоящем. Но вернуться в прошлое ни в каком случае нельзя, а потому и в призывах этих смысла нет ни на грош, и вреда больше, чем пользы. Так и понимал Кочетов русофильство, а точнее – лжерусофильство: «Многие носятся теперь с этой их стилизованной Россией. Самовары, тройки, русская зима, русские блины, кокошники, медовухи… <���…> Облекая современность в псевдорусские формы, люди профанируют настоящее русское, подлинное русское <���…> Подчеркнуто, с нажимом рассуждая о России, о русском, Богородицкий делает не доброе, а злое дело. Маслом кашу не испортишь! Но культура нации – не каша!» Настоящее русофильство – это уважение к истории страны и попечение о ее будущем. Все остальное – от лукавого. И не может не понимать всего этого г-н Драгунский.