Людмила Зубова - Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 [калибрятина]

И, конечно же, само слово грибоед , так часто на все лады повторяемое в стихотворении, не может не соотноситься с фамилией А. С. Грибоедова. Форма Грибоеда , похожая на дружеское прозвище, в современной культуре связана с воспоминаниями А. С. Пушкина о реплике грузина, исказившего фамилию 276. В последних двух строчках стихотворения Поэтому нас, грибоедов, / не заставишь есть мухомор! форма грибоедов – на общем фоне грамматической путаницы – может читаться и как приложение, и как обращение, поскольку родительный падеж существительного совпадает с фамилией. Строчная буква оказывается нерелевантной при устном произнесении текста и пении.

Не исключена возможность и другого литературного подтекста. Если это случайное совпадение, то можно заподозрить поэзию в очередном проявлении мистики. Фамилия Грибоедов и слово мухомор связаны не только поверхностной ассоциацией с грибами, но и эпизодом из истории литературы XIX века. В неокончательной версии стихотворения П. А. Катенина «Леший» была такая строчка: Там ядовитый скрыт мухомор . С. Б. Рудаков, анализируя разные редакции стихов Катенина, пишет:

Как и «плешивый месяц» в «Убийце», здесь «ядовитый мухомор» был предметом насмешки журнальных врагов Катенина <���…> Мухомор удален, как образ сказочный, ложно ведущий к искусственной таинственности, когда нужна «природная» обстановка (Рудаков 1998: 228).

Рудаков ссылается на язвительные реплики Н. Гнедича, А. Марлинского, А. Бестужева, Н. Бахтина, Ф. Булгарина на тему мухомора, неуместного, по их мнению, в стихах (указ. соч.: 249). Там же говорится о литературном ученичестве Грибоедова у Катенина и о том, как Грибоедов отвергал упреки Катенина по поводу «Горя от ума».

Таким образом, в рассмотренном поэтическом тексте Александра Левина грамматика одушевленности оказывается контекстуально связанной с многочисленными явлениями на разных уровнях языка, в частности с фонетической ассоциативностью слов, с лексической полисемией и омонимией (как в литературном языке, так и в жаргонах), с другими участками грамматической системы, синтаксисом отрицательных конструкций, а также с историей литературы 277.

Ненормативная одушевленность

Нарушения нормы, связанные с категорией одушевленности, чаще всего отражают противоречия между лексическим значением слова и его нормативной грамматической формой, свойственные современному русскому языку. Самым типичным примером такого конфликта между лексикой и грамматикой является отнесение слова покойник к разряду одушевленных существительных, а слова труп – к разряду неодушевленных.

А если норма предписывает употреблять слово покойник как грамматически одушевленное, то и контекстуальный синоним этого слова способен приобретать ту же морфологическую характеристику:

Я зашел, уснул, остался слушать,

Мол: на фронте! Тоже захотел?

Как израненная кровью пушка,

Где профессор резал потных тел.

Владимир Кучерявкин. «Процедуры» 278.

Это же свойство распространяется в следующем тексте на слово труп :

Он труп, но не покойник,

Он труп, но не мертвец

<���…>

Скажи, что ради внуков

За истиной ходил,

Певцом был сладких звуков,

Был правды громкий рупор,

Скажи, что видел трупов,

Был сам из них один.

Владимир Уфлянд. «Баллада и плач об окоченелом трупе» 279.

Здесь сдвиг от неодушевленности к одушевленности поддерживается строкой (или порождает строку) Был сам из них один .

Следующий пример показывает, что и слово скелет , метонимически обозначающее умершего, способно употребляться как одушевленное:

Папа-шахтёр опускает дочурку в забой.

– Не страшно, девочка? Не очень темно без света?

На деревянном подносе, думает девочка, глядя перед собой,

на самое дно, где можно встретить любого скелета.

Людмила Херсонская. «В забой» 280.

В этом контексте грамматическая аномалия поддерживается глаголом встретить , отражающим, вместе с формой скелета , страх девочки в изображаемой ситуации: архетипическое опасение того, что покойник может ожить и причинить зло.

Если в нормативном языке слово жертва применительно к живому существу употребляется как неодушевленное, то в следующих строчках эта закономерность нарушается, чем подчеркивается драматизм ситуации:

Мне поспешествуй оплаченным возвратить за страхи чек

Барбосу с небес – на него молятся перс и грек,

и татарин, и немец ему на съеденье кидают жертв —

между двух берез всяк привязан ни жив, ни мертв.

Дмитрий Голынко-Вольфсон. «Колыбельная Кузьмину» 281.

Вероятно, нормативная неодушевленность слова жертва объясняется тем, что оно обозначает символ в большей степени, чем конкретный объект. Может быть, по той же причине употребление слова тотем у Бориса Херсонского как одушевленного тоже является отклонением от нормы:

Пытался сдержать, потом пытался бежать, затем

метался в доступных пределах. Он был тотем

нашего роду-племени, зверь, от которого мы

вышли на Божий свет из подколодной тьмы.

Тотема нельзя убивать, разве что раз в году.

Его приносят в жертву со словами: до встречи в аду!

Его изжарят, разделят мясо и скопом съедят на обед,

и каждый захочет съесть больше, чем съел сосед.

Борис Херсонский. «Пытался сдержать, потом пытался бежать, затем…» 282.

В стихотворении Светы Литвак одушевленным представлено слово личинки :

один цветок средь ядовитых плевел

хранит нектар, отравой напоён

его гнетёт могучий свежий ветер

сырой землёй он к небу наклонён

<���…>

он весь пунцов от сладострастной муки

щекочут муравьи, грызут жуки

в его корнях кладут личинок мухи

и оплетают листья пауки.

Света Литвак. «один цветок средь ядовитых плевел…» 283.

Возможно, это мотивировано биологически близкой предметной отнесенностью слов личинки и мухи : в изображенной картине мира личинки – живые существа для мух.

Форму, одушевляющую существительное, можно наблюдать при употреблении собирательных гиперонимов, если одушевленность нормативно свойственна конкретным гипонимам:

Давай-ка какую простуду

Напустим на общего люда

Пускай они все заболеют

А после мы всех их спасем

И будут они благодарны

И будут живые притом.

Дмитрий Александрович Пригов. «Давай-ка какую простуду…» 284;

От вещи к вещи, от огня к огню

возможен переход сквозь темноту,

но путь до выключателя опасен.

Предметы превращаются в существ,