Людмила Зубова - Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 [калибрятина]

А там – что же там… там одно никогда —

такая пустая идея!

Вертятся колёса, струится вода —

и мельница жизни поёт никогда, —

куда же ещё никогдее?

Евгений Клюев. «А там – что же там… там одно никогда…» 104;

и вот я дерзкая резидентка

сижу посередине

никудеенекуда

здесь меня жгут солнцем

земля обетованна но пока не найдена

написанное мною в области интоксикации Богом

Наталия Азарова. «и вот я дерзкая резидентка…» 105;

о чем еще ó о ней о нéй

о дорогой дражайшей

дорожке тéней и тенéй

о другую чуть дребезжащей

когда иней на ней всё инéй

об узкой узенькой ужайшей

обузкой узенькой сужающей

себя до самых легких дней

Игорь Булатовский. «Причастие» 106;

Две жили мышки, но одна – с печаткой.

Две жили мышки, но одна – одней.

Пристрастный воздух был ее перчаткой.

Мария Степанова. «Заснеженный, с вороной на носу…» / «20 сонетов к М» 107;

Вот старушка – церковная соня —

Собирает огарки свечей,

А между тем она – храм Соломонов,

Весь позолоченный

И ничей.

Вот одинокая колокольня —

Ни у кого нет от ней ключей,

А между тем она – храм Соломонов

Или прекраснее,

И ничей.

Вот на вершине сидит ворона,

Ежась под войском зимних ночей,

А между тем она – храм Соломонов,

Еще прекраснее

И ничей.

Елена Шварц. «Девятисвечник колыбельная» 108;

ЯЗУНДОКТА… ты одна мне осталась.

Сколько снега утекло, пока до тебя я добрался,

<���…>

Яеетебя нет самого меня.

Явность твоя теперешняя – тайна выцветания этих чувств.

Твоим восклицательным именем нареку я дочь моих сублимаций.

Яко верною осталася в иерархии, где кто

сказал Агапит, должен сказать и Борис.

Ты яйцом в конце лежала, а теперь оно разбито, —

знать, не зря моя бежала мышь по краю алфавита.

Евгений Хорват. «ЯЗУНДОКТА… ты одна мне осталась…» 109.

Мне тут нечего делать.

Я есть инвалид Четырёх Мировых Великих.

Свое существование мне оправдать не удаётся

без оправдания не удаётся существовать,

а без существования не оправдаться.

Я скоро займусь вплотнеемоей смертью!

Евгений Хорват. «Записка охотника» / «Из зимней истерии 1984‐го года» 110.

Огры делают бобо,

так бобо, как нам слабо,

но бобеево сто крат,

если огры говорят

и ярмо их и клеймо

превращаются в бонмо,

а клеймёные слова

подвизаются в ать-два.

Игорь Булатовский. «ИЗ У. Х. ОДЕНА» 111.

В современной поэзии встречается и суперлатив (превосходная степень) существительного:

что было дальше

дальше была бóльшая боль

дальшая даль

ночшая ночь

сквозь сквозную сквозь

тучнейших туч

многотóчней точь-в-точь

скрозь коррозий скрозь

лучший луч

не в бровь

но не врозь

Гали-Дана Зингер. «Старая сказочница» 112;

Любезный брат и друг духовных выгод,

когда я вижу мост, я мыслью выгнут,

а сердцем серебрюсь, как под мостом

течение малейшим лепестком.

Великотрепетный мой друг светлейший

(немедля назовем ветлу ветлейшей,

а то ещё бесследно расхотим),

приветствую тебя, ты мне родим!

Владимир Гандельсман. «Любезный брат и друг духовных выгод…» 113.

Многочисленность поэтических неологизмов типа птицая , веснее, ветлейшей впечатляет и заставляет задуматься о том, почему же поэты, пишущие в разных стилях, принадлежащие к разным поколениям, живущие в разных городах и странах, так настойчиво образуют авторские прилагательные от существительных, компаративы существительных и экспрессивные тавтологические конструкции с разными частями речи на месте прилагательных или наречий? Может быть, причина в том, что поэтам (а значит, поэзии, а следовательно, и языку) нужна именно эта ощутимая связь между предметами, признаками, обстоятельствами, действиями?

Если волей поэтов появляются такие полные прилагательные, как птицая, куклая, поэтый, клюквых, гондолых, бутылое, калеких, тыщий, кошие и мн. др., то сама система языка диктует, что слова птица, кукла, поэт, клюква, гондола, калека, тыща, коша можно воспринимать как краткие прилагательные. В таком случае почти любое непроизводное существительное (т. е. не осложненное суффиксами) является потенциальным прилагательным, следовательно, сохраняет в себе способность быть синкретическим именем.

Кроме того, поэзия показывает, что любое предметное существительное имеет тенденцию стать признаковым 114, так как в процессе функционирования языка оно получает разнообразные коннотации. Например, слово весна может употребляться в сравнительной степени потому, что в сознании человека это не только один из сезонов года, но и время потепления, оживления природы и чувств; слово метро – это не только вид городского транспорта, но и пространство подземной архитектуры. В строке Е. Хорвата Чем мертвее мы, тем церквее земля форма церквее мотивирована тем, что на земле каждая могила с крестом подобна церкви и по внешнему виду, и потому, что это место общения с потусторонним миром. Коннотации появляются не только у существительных, но и у других частей речи. Компаратив местоимения я в строке Хорвата Яее тебя нет самого меня может быть понят примерно так: ‘ты в большей степени я, чем я сам’; формы никогдее у Е. Клюева и никудее у Н. Азаровой вызваны тем, что отрицанию как явлению логики сопутствует эмоция безнадежности.

Авторские существительные-определения

Синкретизм имени и признака проявляется также при создании таких сочетаний двух существительных, одно из которых выполняет функцию определения (по модели фразеологизмов типа жар-птица , бой-баба , а также заимствованных моделей типа интернет-коммуникация , Кролик-бар ) 115:

Голубь как белая бабочка ходит-ходит,

не верь, не верь, что у него утро.

И это дни идут назад, на когтях лапы

и рёв иллюзий эволюционных,

как рвут дожди мои скандал-руки.

Не верь, не верь, моё дитя золотое,

ты златотканно, и в моих Микенах

лист перевёрнут… Свист ста!

Виктор Соснора. «Мотивы Феогнида. Энеада» 116;

Мой дом стоял, как пять столбов, на холме с зеркалами.

Топилась печь, холод хорош, а стекла-ртутьзачем-то запотевали.

Как говорится, грусть моя не светла, направо дверь-дурьбелела.

Да в жилах кровь, как мыльный конь, к пункту Б бежала.

Виктор Соснора. «Босые листья» 117;

Вот Гнильпросветуголок

кладбища новосельного,

гниль-огонек. Вечерами