Умберто Эко - Роль читателя. Исследования по семиотике текста [litres]

Теперь нам следует прояснить термины «метафора» и «метонимия», поскольку до сих пор последний термин, по-видимому, употреблялся в метафорическом смысле.

Всякая теория метафоры определяет эту фигуру как подстановку (substitution) одного элемента языка вместо другого (операция, происходящая сугубо в пределах семиотического круга) – но в силу сходства между их референтами*. Именно эта якобы необходимая отсылка к референтам (и к их предполагаемым отношениям подобия или аналогии) подвигла нас на критику представления о метафоре как о таком понятии, которое не может быть определено в чисто семиотических терминах. Теперь же, предлагая сводить каждую метафору к цепочке метонимий, мы рискуем вновь оказаться перед необходимостью прибегать к референтам. В самом деле: ведь риторика объясняет метонимию также через отсылку к референтам. Мы обозначаем «короля» с помощью слова «корона» только потому, что есть фактическая смежность между королем и короной (тот факт, что король носит корону, – это именно факт, а не лингвистический феномен). Но стоит нам сказать просто «корона» – и в силу аналогии в сознании возникнет «король». Этот факт преобразует толкование метонимическое (т. е. толкование связи между «короной» и «королем» как метонимии) в толкование, опирающееся на факт сходства. Можно сказать, что есть естественное подобие (обусловленное привычной смежностью), которое заставляет видеть в короне короля.

Надо заметить, однако, что, если, например, мой знакомый чиновник налогового управления носит очки, я вовсе не могу, даже говоря фигурально, называть всех чиновников налогового управления «очками». Такая смежность не будет узнаваема, но даже если кто-то и поймет, что я имею в виду, то этого не будет достаточно для установления общепринятой метонимической замены. Только в том случае, если бы – по признанной и кодифицированной привычке – все чиновники налогового управления (или значительное их число) носили очки, было бы возможно произвести подобную замену.

В самом деле, было время, когда все служащие (или бóльшая их часть) носили рубашки с белыми воротничками. Эта смежность была кодифицирована (т. е. включена в общепринятый культурный код) – и только тогда стало возможным называть служащих «белыми воротничками». И даже если теперь нет служащих, носящих белые воротнички, эта смежность способна поддерживать и сохранять в употреблении метонимическую подстановку. Иными словами, смежность стала уже не фактуальной, а семиотической. Существенно не то, носит или не носит на самом деле кто-либо белые воротнички, а то, что в семантике лексемы / служащий / существует коннотация «носит белые воротнички».

Таким образом, смежность, на которой основан метонимический перенос значения, трансформирована из смежности фактуальной (эмпирической) в смежность в рамках кода. Референт уже более не важен, как не важна и возможность усмотреть природное родство между компонентами метонимии. Родство здесь уже не природное, а культурно обусловленное. Два компонента отсылают друг к другу, потому что они расположены на одном и том же месте в пространстве культуры. Компонент метонимизирующий (метонимизатор) уже входит составной частью в семантику компонента метонимизируемого как один из его интерпретантов. Таким образом, правило риторики предполагает, что некую лексему можно назвать, обозначить с помощью одной из семантических составляющих соответствующей семемы. Но исследование эффективных и удобопонятных метонимий показало бы, что они используют в качестве метонимизатора такую семантическую составляющую, которая принадлежит только одной конкретной лексеме, и никакой другой. Среди семантических составляющих лексемы / король / есть и признак-помета «мужчина», но никто не станет использовать лексему / мужчина / в качестве метонимии для лексемы / король /. / Корона / годится в качестве метонимии потому, что только король носит корону.

Если бы мы задумали создать робота, способного распознавать («декодировать») метонимии, мы должны были бы запрограммировать в его «уме» следующее правило: «заменяй метонимизирующее выражение такой семемой, единственной среди прочих (или единственно позволяемой контекстом), которая содержит это выражение в качестве своей семантической составляющей». Оговорка в скобках должна срабатывать в таких случаях, как, например, «i veloci legni» (буквально: «быстрые древеса»): несомненно, «di legno» («из дерева») входит в семантические спектры многих лексем, но в морском контексте будет очевидно, что искомая лексема – это / nave / («корабль»).

Возможность «обежать» все те цепочки, которые мы назвали «метонимическими» (и которые было бы лучше назвать «цепочками смежностей в коде»), цепочки, позволяющие совершать метафорные подстановки посредством кажущихся прыжков, которые на самом деле суть короткие замыкания по предустановленным линиям, – эта возможность обусловлена тем фактом, что все эти цепочки уже конституированы внутри кода и не отсылают к связям между референтами.

Таким образом, мы можем утверждать, что всякое метонимическое соединение относится к одному из следующих трех типов смежности:

a) смежность в самом коде: это наиболее обычный тип; к нему относятся некоторые примеры, приведенные выше (/ корона /, / белые воротнички / и т. д.);

b) смежность внутри ко-текста: в качестве примера можно привести такие фразы: «Из рванувшейся машины раздались пистолетные выстрелы; машину пришлось обезвредить» (метонимическая подстановка: «машина» вместо «пистолета» – и наоборот);

c) смежность на уровне референта: согласно тому, что было сказано выше, подобный тип смежности практически не должен существовать. Однако бывают особые ситуации, когда он как будто все же имеет место. Попробуем разобраться, идет ли речь в таких случаях о смежности через референта или о смежности через означаемое (последнее можно было бы истолковать как один из первых двух типов смежности, т. е. как смежность в самом коде или как смежность внутри ко-текста ).

Рассмотрим пример оговорки особого типа (изучаемой также и психоаналитиками), которая возникает не благодаря сходству двух слов, но благодаря близости двух фрагментов опыта.

Оговорившись, я могу сказать «ho colto il morto» («я подобрал труп»), вместо «ho colto il mirto» («я подобрал мирт»), потому что знаю, что некто был захоронен под миртовым кустом (или потому что вспомнил, что кто-то был похоронен под каким-то другим кустом). В этом случае смежность, которая может показаться сугубо языковой, необъяснима полностью без обращения к референту. Подобным же образом нельзя объяснить, почему у некоего человека кинжал вызывает эротические фантазии, если не знать, что этот человек некогда увидел, как его мать зарезала своего любовника кинжалом во время любовных объятий.