Умберто Эко - Роль читателя. Исследования по семиотике текста [litres]

Флеминг – расист в том смысле, в каком можно назвать расистом любого художника, изображающего дьявола с раскосыми глазами, и любую няньку, которая пугает ребенка чернокожей Букой.

Флеминг – антикоммунист, но одновременно антифашист и вообще не любит немцев. Не то чтобы в одном случае он был реакционер, а в другом – демократ. Он просто берет на вооружение манихейство ради создания эффективных сюжетов: он видит и описывает мир как поле битвы между силами добра и зла.

Флеминг ищет элементарные оппозиции. Чтобы представить во плоти силы изначальные и универсальные, он прибегает к общераспространенным и общепонятным клише. В период международной напряженности это были – «злодей-коммунист» и «ненаказанный нацистский преступник». Флеминг использовал оба клише с полным безразличием.

Разумеется, он окрашивал свой выбор иронией, которая, правда, была столь замаскирована, что проявлялась лишь в невероятных преувеличениях. Так, в романе «Из России с любовью» советские персонажи столь чудовищны, выступают такими неправдоподобными злодеями, что кажется невозможным воспринимать их всерьез. Тем не менее Флеминг в кратком предисловии к книге утверждает, что все ужасы, о которых он повествует, – абсолютная правда. Его романы – это сказки, требующие, чтобы их воспринимали как правду, – иначе сказка превращается в сатирическую притчу. Похоже, что автор писал свои книги одновременно для двух типов читателей: для тех, кто будет принимать все за чистую монету, и для тех, кто будет читать эти книги с улыбкой. Но, чтобы эта двойная, амбивалентная функция текстов была успешной, они должны выглядеть подлинными, достойными доверия, несколько простоватыми и безыскусно свирепыми (limpidamente truculento). Человек, который так пишет, – не фашист и не расист: он всего лишь циник, конструктор повествований широкого потребления.

Если Флеминг и реакционер, то не потому, что отождествляет «зло» с русскими или евреями. Он реакционер потому, что оперирует шаблонами. Подобная схематизация, манихейская бинарность (видение мира лишь в терминах «черное» и «белое») – это всегда догматизм и нетерпимость, т. е. реакционность. Кто избегает любой схематизации, кто видит оттенки и тонкие различия, кто принимает противоречия – тот демократ. Флеминг консервативен, подобно тому как консервативна в основе своей сказка. Это традиционный – догматичный и статичный – консерватизм сказок и мифов, которые сохраняют изначальную мудрость и воспроизводят ее как бесхитростную игру света и тьмы – посредством архетипических образов, не предполагающих критического к себе отношения. Если Флеминг «фашист», то потому, что не способен перейти от мифологии к разуму.

Даже имена персонажей у Флеминга подтверждают мифологическую природу его повествований: в этих именах так или иначе с самого начала зафиксированы характеры персонажей – без всякой возможности развития или изменения. (Нельзя называться Белоснежкой и не быть при этом снежно-белой – и душой и телом.) Злодей играет в азартные игры? Значит, его зовут Ле Шифр [293](«Casino Royale»). Он служит красным? Тогда его имя будет Рэд – а также Грант, поскольку он работает за деньги («Из России с любовью»). Кореец, профессиональный киллер, убивающий разными необычными способами, получает имя Одджоб; одержимый золотом – имя Аурик Голдфингер [294](«Голдфингер»). Еще один злодей зовется Доктор Ноу [295](«Д-р Ноу»). Изрезанному лицу Хьюго Дрэкса соответствует резкое звучание его имени («Лунострел»).

Красавицу телепатку зовут Солитэр [296](«Живи и дай умереть другому»), и это имя вызывает ассоциацию с холодным блеском бриллианта. Модницу и любительницу бриллиантов зовут Тиффани Кейс («Алмазы – это навсегда»), что напоминает одновременно и об известной ювелирной фирме в Нью-Йорке, и о косметичке (beauty case) манекенщицы. Имя Ханичайл [297](«Д-р Ноу») свидетельствует о наивности и простодушии. Имя Пусси Галор [298](«Голдфингер») – о чувственности и бесстыдстве. Пешка в грязной игре? Ее зовут Домино («Операция “Гром”»). Нежная возлюбленная-японка, квинтэссенция Востока? Ее зовут Кисси Судзуки («Живешь лишь дважды») – случайно ли ей дана фамилия самого известного популяризатора дзэнской духовности? [299]Не требуют объяснений имена таких менее интересных женщин, как Мэри Гуднайт [300]или Мисс Трублад [301]. И если даже имя Бонд было выбрано, как утверждает Флеминг, почти случайно, с намерением дать этому персонажу имя самое обычное, заурядное, то, значит, случайно – но и по праву – этот символ стиля и успеха напоминает нам то ли об изысканной Бонд-стрит [302], то ли о бонах казначейства (treasury bonds).

Теперь должно быть понятно, почему романы Флеминга обрели столь широкую популярность: они приводят в действие комплексы архетипических ассоциаций, обращаются к глубинным пластам сознания. Изощренному же читателю романы Флеминга нравятся потому, что он с эстетским удовольствием чувствует в них чистоту первозданного эпоса, дерзко и лукаво переведенного на современный язык. Такой читатель видит во Флеминге человека просвещенного, человека своего круга – конечно, более талантливого и свободного от предрассудков, чем прочие. Флеминг заслуживал бы подобной похвалы, если бы – наряду с явной игрою архетипическими оппозициями – не прибегал бы еще к одной, хитро скрытой игре: игре оппозициями стилистико-культурными. Изощренный читатель, осознающий сказочный механизм в романах Флеминга и ощущающий себя лукавым сообщником автора, на самом деле становится его жертвой: он принимает за стилистические находки (инновации) то, что, напротив, представляет собой – как будет сейчас показано – всего лишь ловкий монтаж déjà vu.

Флеминг «хорошо пишет» – в самом банальном, но и самом верном смысле этого выражения. В его прозе есть ритм, есть изысканность, есть эстетическое чувство слова. Это не значит, что Флеминг – художник; тем не менее в его сочинениях есть художественность, есть искусство.

Перевод может его предавать. Например, в итальянском переводе роман «Голдфингер» начинается так:

«James Bond stava seduto nella sala d’aspetto dell’aeroporto di Miami. Aveva già bevuto due bourbon doppi ed ora rifletteva sulla vita e sulla morte» [303].

Но это не эквивалентно оригиналу:

«James Bond, with two double bourbons inside him, sat in the final departure lounge of Miami Airport and thought about life and death».

В оригинале – это одно предложение [304], в строении которого видна своеобразная concinnitas [305]. Тут нечего добавить. И Флеминг всегда пишет именно так, на этом уровне мастерства.

Он рассказывает истории неистовые и невероятные. Но и такие истории можно рассказывать по-разному. В своем романе «Однажды одинокой ночью» («One Lonely Night») Микки Спиллэйн так описывает бойню, учиненную Майком Хаммером: