Джон Лайонз - Введение в теоретическую лингвистику

Термин «категория» — лишь один из многих используемых в лингвистике традиционных терминов, которые обязаны своим происхождением тому факту, что западноевропейская грамматическая теория развилась на базе конкретной философской системы, упрощенно называемой в нашем обзоре «аристотелевской». Термин «категория» происходит от греческого слова, которое можно также перевести как «предикация» (в логическом или философском смысле: как «приписывание («атрибуция») свойств» вещам). В аристотелевской (и схоластической) философии «категории» обозначали различные способы, или модусы, построения суждений («предикаций») о вещах; при этом считалось, что разные модусы предикации отражают различия в объективном мире, то есть разные способы «бытия». В основе классификации способов предикации и «бытия» лежало допущение, что физический мир состоит из вещей («субстанций»), которые обладают определенными свойствами («акциденциями»), выступают в качестве активных или пассивных участников определенных процессов, находятся в определенных отношениях друг с другом, имеют определенную протяженность или локализацию в пространстве или во времени. Мы не будем подробно останавливаться на аристотелевской теории «категорий». Выскажем только два общих замечания. Во-первых, следует отметить, что было проведено фундаментальное разграничение между категорией «субстанции», с одной стороны, и остальными, акциденциальными категориями — с другой: «субстанцией» называлась индивидуальная вещь в отвлечении от ее «акциденциальных» свойств. Во-вторых, Аристотель и его последователи опирались на предположение (впоследствии эксплицитно сформулированное авторами средневековых «спекулятивных» грамматик), что структура языка отражает структуру мира, что слова обозначают вещи в соответствии со способом их «бытия»: в качестве «субстанции» или в качестве «акциденции». Именно благодаря этому соответствию между способами «бытия» и способами «обозначения» становится возможным познание мира. Категории «бытия», «обозначения» и «понимания» конгруэнтны друг другу; и конгруэнтность этих трех рядов категорий считалась достаточной для того, чтобы оправдать тесную и нерасторжимую связь философии, грамматики и логики.

Для развития традиционной теории «частей речи» и «грамматических категорий» существенно еще одно противопоставление, введенное аристотелевской философией: это противопоставление «материи» и «формы». Считалось, что каждая индивидуальная вещь (то есть каждая «субстанция») состоит из «материи» (которую мы можем представлять себе как какой-то физический материал) и из определенной «формы» (то есть индивидуализирующего принципа), налагаемой на эту физическую «материю», что в результате придает вещи тождественность самой себе и внутреннюю устойчивость. (Легко видеть, что аристотелевское разграничение «материи» и «формы» очень похоже на соссюровское противопоставление «субстанции» и «формы»; ср. § 2.2.2. Как было сказано выше, традиционный смысл термина «субстанция» был совершенно иным.)

Ввиду того, что язык был одновременно объектом анализа, а также инструментом, с помощью которого проводился любой философский анализ, теория «категорий» оказала двойственное влияние на традиционную грамматику. Элементы языка не только сами подвергались анализу в терминах «материи» и «формы» и, будучи «субстанциями», классифицировались с точки зрения их «акциденциальных» свойств, но они также группировались по классам («частям речи») в соответствии со «способом обозначения» соответствующих вещей, свойств и отношений.

Как мы уже видели (ср. §5.4.1), основной единицей грамматического анализа в традиционной теории считалось слово (dictio, если использовать латинский термин). Каждое слово, будучи «знаком», слагается из определенной комбинации звуков (vox) и значения (signification Считалось, что физическая реализация слова (vox) представляет собой не его существенную сторону, а просто способ произнесения этого слова в конкретном языке, определяемый лишь «акциденциальными» факторами «случайности», «обычая» и «употребления». В качестве физического объекта vox может подвергаться дальнейшему анализу на «элементы», звуки или буквы. Но собственно грамматический анализ начинается, как считалось, с анализа способов функционирования слов в качестве «знаков», в качестве инструментов описания и понимания «реальности»; с классификации слов на «части речи» и с установления моделей (или «парадигм») «склонения» и «спряжения».

Слова, подобно любым другим объектам, вовлекавшимся в сферу научного исследования, должны были описываться в терминах традиционного, вполне определенного списка аристотелевских категорий. «Субстанция» слова должна была отграничиваться от его «акциденций» — различных форм, которые оно принимает в зависимости от его синтаксической функции и от присущего ему «способа обозначения». Для различных «частей речи» типичны вполне определенные «акциденциальные» категории: имена существительные изменяются по падежам (именительный, винительный и т. д.) и числам (единственное, множественное) и принадлежат к определенному роду (мужской, женский, средний); глаголы изменяются по временам (настоящее, прошедшее, будущее), лицам , числам и т. д. и т. п. Следовательно, то, что мы по традиции называем «грамматическими категориями», сводится к понятию «акциденциальных» категорий грамматической теории; именно поэтому то, что мы сейчас называем «словоизменением», раньше называлось «акциденцией» (от лат. accidentia).

Некоторые из «акциденциальных» грамматических категорий, такие, как, например, время (английский термин tense восходит к латинскому слову со значением «время»), могли бы быть без труда соотнесены с аристотелевскими категориями предикации. Другие, такие, как, например, падеж , являются специфическими для языка. В рамках нашей задачи важен не детальный разбор отношений между аристотелевскими категориями и традиционными «грамматическими категориями», а просто оценка общего соотношения между ними. Предположение об универсальности аристотелевских категорий предикации усилило (или повлекло за собой) предположение о том, что «грамматические категории» являются универсальными признаками человеческого языка, то есть каждый язык обязательно обнаруживает такие категории, как время, число, падеж и т. д.; и эти категории типичны для определенных «частей речи».

Сами «части речи» также определялись посредством ссылки на аристотелевские «категории» (независимо от их изменения по таким акциденциальным категориям, как падеж, время и т. д.). Имена существительные определялись, согласно характерному для них «способу обозначения», как слова, обозначающие «субстанции» (отсюда термин «субстантив»); имена прилагательные — как слова, обозначающие «качества», и т. д. Читатель, без сомнения, знаком с определениями «частей речи», составленными в этих традиционных, «понятийных» терминах. Ниже в настоящей главе мы рассмотрим правомерность таких определений.