Коллектив авторов - Русская литература XIX века. 1880-1890: учебное пособие

За импрессионистической мимолетностью возникает символическая оппозиция «верха» и «низа». «Нижний» мир погружается в ночную темноту, но художник остаётся в мире света, постигая искусство останавливать мгновенье красоты, «ловить уходящие тени потускневшего дня»:

Пейзаж раннего Бальмонта формируется образами пространства. Так, в стихотворении «Чайка» (1894) грустно-тревожное настроение создаётся не только «печальными криками» чайки, её «жалобами» и «безграничной тоской», находящей созвучие с душой лирического героя, но и «холодными» картинами пространства – «пучины морской», «бесконечной дали», «неприветного неба», «пены седой на гребне волны», «северного ветра», «дальней страны». Ритмика стихотворения создаётся чередованием длинной и короткой строки анапеста с дактилической и мужской клаузулой, задающими своеобразную интонационную волну, имитирующую морской прибой.

Во втором сборнике « В безбрежности» эта «пространственная» образная тенденция определяет символику названия, организуя общий семантико-интонационный мотив произведений. В стихотворениях усиливается оппозиция между миром повседневности и миром иным. При этом сознание лирического героя всё больше погружается в пограничные иррациональные состояния, как будто сновидения и грёзы торжествуют над реальностью. Вероятно, на это мироощущение повлияла и работа над переводами из Эдгара По.

Лирический герой Бальмонта признаётся: «Я жить не могу настоящим / Я люблю беспокойные сны, / Под солнечным блеском палящим / И под влажным мерцаньем луны. (…) Желаньем томясь несказанным / Я в неясном грядущем живу» («Ветер», 1894). Или: «В этой жизни смутной / Нас повсюду ждёт – / За восторг минутный – / Долгой скорби гнёт». В этом стихотворении «блаженство» понимается как «мертвенный покой». Одиночество становится катастрофическим. Поэт взывает. «Помогите! Помогите! Я один в ночной тиши./ Целый мир ношу я в сердце, но со мною ни души» («Погибшие», 1895). Однако его собеседником оказывается лишь Ветер: «Шепчет Ветер перелетный: Ты – один – один – один». Образ ветра особенно близок ему. В стихотворении «Ветер» он отождествляется с самим поэтом.

Это депрессивное состояние томления и рождает его духовный и творческий порыв к «светлой» Безбрежности. Стремясь к ней (или к Ней?) он как бы хочет разомкнуть свое больное малое «Я», его душа хочет «расшириться», слиться с пространством. Рацио, создающее конфликт с окружающим, социумом, побеждается душой, иррациональным, эмоционально-интуитивным восприятием мира и себя.

Пейзажные стихотворения 1895 г. также наполнены импрессионистическими зрительными деталями, звуками, эмоциональными оттенками. Таково, например, стихотворение «Камыши», в котором также возникает изобразительная и музыкальная игра впечатлениями:

За импрессионистической игрой и вроде бы «риторическими вопросами» скрывается философское беспокойство, напоминающее пушкинское: «Что ты значишь, скучный шёпот? / Укоризна, или ропот / Мной утраченного дня? / От меня чего ты хочешь?» («Стихи, сочинённые ночью во время бессонницы»). Мир природы переживается поэтом не только эстетически, но и мистически. Позже символы стихий станут в его поэзии концептуальными.

Третья поэтическая книга «Тишина» формирует тенденцию к самоутверждению. В ней чувствуются ницшеанские мотивы. Бальмонт подчеркивал, что «философ “Заратустры” не был властителем дум», хотя поэт и испытал «его могучее влияние». Пафос самоутверждения, вероятно, был связан и с освобождением от «петербургской» среды, «северного неба». Осенью 1896 г. поэт женился на Е.А. Андреевой и вместе с ней уехал за границу. Любовь и новые впечатления обогатили его поэтический мир. Кроме Оксфорда (с курсом лекций) Бальмонт с женой посетили Францию, Испанию, Голландию, Италию. Особенно плодотворным оказалось влияние Испании с её жарким климатом, страстными характерами и героическим прошлым. Испанская тема не однажды появляется в его творчестве.

Усиливается волевая сила и в природно-стихийных стихотворениях. В отличие от романтически «томящейся» интонации в стихотворении 1894 г. «Ветер», стихотворение «Я вольный ветер…»1897 г. передаёт новые состояния души. По-прежнему сохраняется «лелеющая», убаюкивающая нежность, но появляется и неукротимая мятежная энергия:

Лирический герой стихотворения, увлечённый переменчивой игрой своих внутренних стихий, находит в этом непрестанное «счастье» и свободу: «Но, снова лёгкий, всегда счастливый…». Таким Бальмонт подошёл к новому этапу своего творчества.

В предисловии к программной книге «Горящие здания» (1900) поэт писал: «В предшествующих своих книгах (…) я показал, что может сделать с русским стихом поэт, любящий музыку. В них есть ритмы и перезвоны благозвучий, найденные впервые. Но этого недостаточно. Это только часть творчества. Пусть же возникнет новое».

Этим «новым» стало прославление Вселенной, её стихий Огня, Воды, Земли, Воздуха. «Нежные» слова и «колыбельные» напевы сменяют «кинжальные слова» («Кинжальные слова», 1899). Поэт восклицает: «Я хочу порвать лазурь / Успокоенных мечтаний. / Я хочу горящих зданий, / Я хочу кричащих бурь!». Мотив света, символ Солнца, Огня определил семантику книг «Будем как Солнце» (1903) и «Только любовь. Семицветник» (1903). В стихотворении «Будем как солнце! Забудем о том…» (1899) он спрашивает и призывает современника: «Счастлив ли ты? Будь же счастливее вдвое, / Будь воплощеньем внезапной мечты! / Только не медлить в недвижном покое». Первые строки книги «Будем как Солнце» – «Я в этот мир пришёл, чтобы видеть солнце…» – стали манифестом целого поколения.

Мир Красоты, переливы света поэт находил и в изгибах поэтического ритма и слова, второй составляющей своего нового мира. Это позволило ему с дерзостью заявить свое поэтическое первенство: «Я – изысканность русской медлительной речи, / Предо мною другие поэты – предтечи…».