Тимур Радбиль - Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие

Точно так же мы не можем делать вывод, что для русской языковой картины мира характерно представление, согласно которому чувство любви неподвластно воле человека и рациональным соображениям, на основании таких пословиц, как Любовь зла, полюбит и козла, или ходячего изречения Сердцу не прикажешь. То, что прямо утверждается, всегда может быть оспорено (правда, эти высказывания дают основание для определенных выводов относительно некоторых других представлений, принимаемых в русской языковой картине мира как данность, например, 'козел менее всего достоин любви' или 'орган любви – сердце') [Зализняк, Левонтина, Шмелев 2005: 23–24].

Лингвокультурологическое понимание научного концепта «языковая картина мира» демонстрируется в книге О.А. Корнилова «Языковые картины мира как производные национальных менталитетов» (2003). Языковая картина мира рассматривается как вербализованная система «матриц», в которых запечатлен национальный способ видения мира, формирующий и предопределяющий национальный характер. В его концепции структурообразующую роль в языковой картине мира играют так называемые культурно-этнические доминанты: «В каждой национальной культуре можно обнаружить специфические черты, которые играют особо важную роль в формировании национального характера и национального менталитета. Такие черты мы предлагаем называть культурно-этническими доминантами».

О.А. Корнилов приводит очень интересные примеры проявления культурно-этнических доминант в китайской языковой картине мира. В китайской культуре существует феномен чрезвычайно уважительного, почтительного отношения к людям старшего возраста и к умершим предкам. Это почтительное отношение, очевидно, можно даже назвать культом, а уж считать китайской культурно-этнической доминантой можно вне всякого сомнения. Наши попытки найти необычное для носителей русского языкового сознания лексическое отражение этой доминанты увенчались успехом.

В русском языке объекты, приснившиеся человеку, не имеют специальных имен, для их обозначения используется синтаксическая конструкция мне (ему, ей) приснился (лась, – лось) + имя объекта. Особого имени заслуживает лишь страшный сон – кошмар, без уточнения, что же именно приснилось. В китайском языке объектом специальной номинации стало понятие tuomeng (покойник, явившийся во сне),что, как нам представляется, лингвистически подтверждает наличие в китайском языковом сознании доминанты «культ умерших предков». Явление во сне покойников не есть исключительно китайский феномен, такие сны видят носители всех языков, но переводят их в разряд именованных концептов лишь те языковые сообщества, для которых это явление признается достаточно важным в силу созвучности всему культурному контексту этноса. Осмелимся предположить, что сходные концепты должны существовать в языках племен, находящихся на низкой ступени развития, поскольку их сознание абсолютно мифологизировано, а все, что связано с загробным миром, в мифах имеет чрезвычайно важное значение. Конечно же, китайское языковое сознание никак нельзя сравнивать с мифологизированным племенным сознанием, но рассматривать данную доминанту в качестве сознательно сохраненного элемента такого сознания вполне допустимо.

Пример лексикализации культурно-этнической доминанты «культ старших» мы обнаружили в обозначениях родственных отношений в китайском языке. Оказалось, что существует слово xiong dzan, обозначающее концепт «родственники, которые старше меня» (т. е. говорящего). В большинстве языков концепт «родственники» не дифференцируется, деления родственников на старших и младших по отношению к говорящему не происходит: relatives (англ.), les parents (франц.), die Verwandten (нем.), los parientes (испанск.). С точки зрения носителей этих языков, такое положение вещей вполне естественно, а с точки зрения носителей китайского языкового сознания отсутствие концептов, эквивалентных понятию xiong dzan, является очевидной лакуной в лексическом покрытии фрагмента пространственно-временного континуума «родственные отношения» [Корнилов 2003: 180–181].

Составные части языковой картины мира.Вопрос о том, из чего «состоит» языковая картина мира, каковы ее строевые черты и конститутивные признаки, не имеет однозначного ответа из-за неопределенности и некоторой «размытости» объема и содержания самого исходного понятия «языковая картина мира».

Однако все возможное многообразие постулируемых составных частей и компонентов языковой картины мира, по сути, можно свести к двум макрообластям ее концептуальной сферы. По словам О.А. Корнилова, «национальная языковая картина мира является результатом отражения коллективным сознанием этноса внешнего мира в процессе своего исторического развития, включающего познание этого мира. ВНЕШНИЙ МИР и СОЗНАНИЕ – вот два фактора, которые порождают языковую картину мира любого национального языка». В результате взаимодействия этих двух факторов в языковой картине мира можно выделить две взаимосвязанных области – соответственно, отражение в ней пространственно-временного континуума как коррелята внешнего мира и образа самого «концептуализатора», человека как коррелята сознания.

I. Пространство и время в языковой картине мира.Выражение пространства и времени в языке обусловливает наличие такой важной структурной черты устройства большинства языков, как разграничение имени и глагола. Условно говоря, в языке имя предназначено для выражения пространства и его «заполненности» объектами, а время для выражения времени и его «заполненности» процессами и событиями.

Об этом хорошо сказано в новой книге Б.А. Успенского «Ego loquens: Язык и коммуникационное пространство» (2007): «Как категория времени, так и категория вида в конечном счете отражают восприятие временного процесса. Если специфические глагольные категории имеют первичную временную семантику, выражая отношения во времени, то такая специфическая именная категория, как падеж, имеет первичную пространственную семантику, выражая отношения в пространстве. Грамматическое противопоставление имени и глагола соответствует, таким образом, различению пространства и времени как основных категорий нашего познания. Действительно, имена в принципе ассоциируются с объектами, глаголы – с процессами: предполагается, что объекты находятся в (трехмерном) пространстве, тогда как процессы протекают (осуществляются) во времени. Таким образом, грамматическое различие между именем и глаголом имеет, по-видимому, эпистемологические корни. Представляется знаменательным то обстоятельство, что это различие обнаруживается в большинстве языков (хотя и не является универсальным явлением)».