Тимур Радбиль - Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие

Таким образом, I и я представляют субъект внешней речи (диалога), предусматривающий наличие собеседника и взаимодействие с ним, хотя я не так радикально, как I. Говорящий же в японском языке – главным образом субъект внутренней речи (монолога), заинтересованный в присутствии на месте события, помещении себя в ту или иную ситуацию.

В целом говорящий в английском языке концептуализуется как предмет с четким очертанием и ориентируется на воздействие на внешний мир. Говорящий в японском языке тяготеет к месту, он склонен к присутствию на месте события и объединению с внешним миром. Сравнивая Запад и Восток, социологи часто отмечают, что западноевропейский человек смотрит на дерево, а восточно-азиатский – на лес. Имеется в виду то, что при восприятии того или иного объекта первый обращает внимание на его свойства, в то время как второго интересует отношение данного объекта к окружающей его среде.

Как заключает Р. Муракоси, «В принципе это соответствует нашим наблюдениям. В соответствии с ними русский человек смотрел бы как на дерево, так и на лес. Говорящего в русском языке интересует как предмет, так и место. Он настроен на общение и воздействие на внешний мир, но вместе с тем – и на присутствие в месте события. Естественно возникает напряжение двойственности, взаимодействия предмета с местом. Кроме того, следует также отметить, что у русского человека есть особая тяга к пространству: склонность к расширению внутреннего пространства (Он построился в центре города) и переосмыслению предмета как места (Договор включает в себя следующие положения). Считаем, что именно такой динамичный процесс – ключ к пониманию русского народа» [Муракоси 2006: 75].

Языковая картина мира, будучи отражением «наивной философии», операционной средой практического опыта и обыденного сознания людей, в моделировании мира использует такие специфические способы концептуализации, которые не связаны с привычными нам рационально-логическими принципами работы сознания, с законами формальной логики и обязательной последующей верификацией истинности нашего знания через посредство общественной практики. Способы концептуализации мира в языковой картине мира тесно связаны с архаическими когнитивными моделями, которые можно именовать мифологизацией.

Миф вообще лежит в основе семантического пространства языка еще с древнейших времен, но сами лингвистические механизмы мифологизации, задействованные в языке, по-видимому, являются универсальными способами языкового освоения действительности и в этом смысле актуальны и по сей день. Именно об этом пишет Э. Кассирер, вскрывая сущностную связь языка и мифа: «Действительно, миф и язык связаны друг с другом столь тесно, что, на первый взгляд, разделить их кажется невозможным. Лингвистическое мышление, если можно так сказать, насыщено и пропитано мифическим мышлением. Эта насыщенность становится тем очевиднее, чем больше мы обращаемся к начальным стадиям языка. Однако и в наших высокоразвитых языках это не потеряло силы».

Миф не следует понимать в традиционном смысле как сказания о богах и героях. Миф – это прежде всего особый тип сознания, ориентации в мире и связанные с ним особые формы поведения и практической деятельности людей, в котором сняты, нейтрализованы значимые для носителя дискурсивно-логического типа сознания (т. е. для современного «цивилизованного человека») оппозиции. Это, например, такие оппозиции, как реальное / сверхъестественное, одушевленное / неодушевленное, живое / неживое, естественное / искусственное, сказанное / сделанное (слово / вещь), объективное / субъективное, материальное / идеальное и пр.

Миф, как пишет И.М. Дьяконов в книге «Архаические мифы Востока и Запада» (1990), «есть способ массового выражения мироощущения и миропонимания человека, еще не создавшего себе аппарата абстрактного, обобщающих понятий и соответствующей техники логических заключений». Для мифологического сознания характерен и так называемый мифологический синкретизм (О.М. Фрейденберг), нерасчлененность и недифференцирован-ность способов познания мира и категорий мышления. Поэтому у мифа сильна эмоционально-оценочная сторона: это всегда, по мнению И.М. Дьяконова, «эмоционально окрашенное событийное осмысление феноменов мира». При этом миф не требует доказательств своей реальности, поскольку ограничения формальной логики на него не распространяются; миф есть предмет веры, доверия к авторитету. Согласно В.Н. Топорову, для мифологического сознания «существенно, реально (разрядка автора. – В.Т.) лишь то, что сакрализовано…».

Основная операционная среда для мифологического сознания – естественный язык. Как пишет О.А. Корнилов:

«Мифологические категории каждого языка являются плодом работы логико-понятийного компонента этнического языкового сознания на том историческом этапе развития народа, когда отсутствовало сознание научное. На этом этапе роль научного сознания выполнялась логико-понятийным компонентом обыденного сознания, которое, достигнув возможного на том этапе предела в объяснении окружающего мира, стремилось компенсировать реальные знания о мире, «достраивая» его с помощью доступных ему наивных представлений.

Пытаясь отразить закономерности природы, сознание древнего человека испытывало дефицит абстрактных понятий и вынуждено было персонифицировать силы природы, выражая общее, универсальное через конкретное. Неразвитость абстрактного мышления компенсировалась мышлением образно-чувственным, а логический анализ с использованием необходимых для этого отвлеченных понятий заменялся метафорическим отождествлением непонятных природных феноменов с конкретными образами реально существующих или вымышленных существ. Персонификация природных феноменов, лежащая в основе мифологии, каждым этносом осуществлялась в самобытных формах, поэтому любая национальная мифология является не только реликтом донаучных попыток интерпретации многообразия и сложности внешнего мира, но и формой и средством выражения творческих потенций этноса» [Корнилов 2003: 284–285].

Это миф в его конкретно-исторической локализации, миф как стадия развития человеческого мышления (миф в диахронии). Но, по глубокому замечанию А.А. Потебни, «создание мифа не есть принадлежность одного какого-либо времени». Мифологическое мышление как способ видения мира и освоения действительности присуще «людям всех времен, стоящим на известной степени развития мысли; оно формально, т. е. не исключает никакого содержания: ни религиозного, ни философского и научного». Дело в том, что мифологические структуры воспроизводятся в общественном и индивидуальном сознании постоянно, и это связано с сущностными свойствами человеческого языка. Миф является источником и способом языковой концептуализации мира, результатом которой выступает языковая картина мира. В каком-то смысле можно утверждать, что вообще – миф как форма сознания и ориентации в мире возможен прежде всего как миф языковой.