Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Булгаков в конце жизни слишком ясно понимал, с кем он имеет дело, он предчувствовал, что даже внешне безобидная пьеса «Батум» про юность Сталина, будет запрещена. Анализ этой пьесы, тонкий и доказательный, сделал М. Петровский, продемонстрировав, как проступает сквозь слова и образы булгаковской пьесы текст пушкинского «Бориса Годунова»: реалии сцен с Дмитрием-самозванцем [97]. Сочиняя внешне комплементарную пьесу о молодом Сталине-герое, Булгаков оставался верен себе и своему в идению вождя. Пьеса Булгакова напоминала зрителю то, что советский человек должен был забыть: вождь-солнце всего лишь человек, и было время, когда он был унижен бедностью, голодом, когда он был арестантом, когда тюремщик мог безнаказанно поднять на него руку. Образ Сталина – человека среди людей, а не могущественного божества, повелевающего народами, – не мог устроить самого диктатора. Булгаковский взгляд и его точка зрения принципиально были невозможны для обнародования в пространстве сталинского государства.

Примечание:Ян Палмер проанализировал, как формировался образ Сталина в изобразительном искусстве под личным тщательным контролем самого диктатора. Можно провести сравнение этого образа-«иконы» с булгаковским Сталиным из «Батума» и увидеть, вооружившись оптикой эпохи, что булгаковская пьеса содержит в себе множество эпизодов как бы кощунства, осквернения святыни, унижения божества. Это происходит словно само собой при вроде бы абсолютной благонамеренности замысла. Само введение в пьесу другого, враждебного взгляда на Сталина как на преступника, которым смотрят на героя пьесы представители государственной власти прежней царской России, было, очевидно, недопустимой «политической ошибкой», потому что никакого «другого взгляда» на генсека, кроме восхищенно взирающего на само божество, вовсе не должно было существовать в пространстве советского искусства.

В главе «Образ Сталина в пространстве» Палмер, анализируя знаменитые картины советских художников, в которых фигура Сталина «…выполняет роль сакрального центра советского космоса» [98], указывает на очень часто повторяющуюся композицию концентрических кругов вокруг этого центра. Фигура Сталина источает «спокойную, уверенную силу» [99], а в его «лице, полном смыслов» [100], «… ключевую роль обычно играют глаза – источник взгляда» [101]. Художник Е. А. Кацман пишет о глазах Сталина: «Я рисовал мысленно портрет Сталина, любуясь его глазами, в которых выражен весь его гений…» [102]. «Глаза Сталина являлись источником связи между вождем и его народом – связи взаимной». Скульптор Николай Томский так рассказывал о встрече стахановцев со Сталиным: «…каким-то невыразимым светом светились глаза Иосифа Виссарионовича, и мне казалось, что благодаря тому, что у него очень близко сидят глаза., одна лучезарная звезда светила всему залу»» [103]. Во взгляде на Сталина, таким образом, прорисовывается мистический момент. Кто смотрит на Сталина, тот внутренне преображается, обретает новое видение, «…поднимаясь на более высокую ступень идеологического прозрения». [104]

В пьесе М. Булгакова «Батум» все иначе: главный персонаж не заполняет собой всего пространства, в подаче образа Сталина нет экспансии. Его социальное положение и статус в пространстве царской России таковы, что мир существует, едва замечая Иосифа Джугашвили. Этот мир старой России – не менее важный объект изображения у Булгакова – не «прозревает», глядя на булгаковского героя. Мощная ностальгическая реакция не может не возникнуть у зрителя, еще окончательно не потерявшего способности думать. В булгаковской пьесе «старый мир» еще не догадывается о том, что герой пьесы вскоре его полностью уничтожит, а вот зрительный зал это знает. Булгаковская пьеса, будь она поставлена на сцене, побуждала бы советского зрителя, опиравшегося на советский опыт, невольно задавать себе вопрос, не слишком ли мягко царская власть обошлась с тем, кто так скоро и так жестоко уничтожит и царя, и царскую семью, и сам воссядет на русском троне. Ясно, что при Сталине-царе подобного Джугашвили расстреляли бы как врага народа. Нет, не пушкинский подтекст сумел прочесть Сталин в пьесе Булгакова, хотя М. Петровский прав: он там, несомненно, присутствует. Сталин на интуитивном уровне животным инстинктом понял, что подобная пьеса разрушает «образ Сталина» – главный массовый культурный продукт эпохи.

Булгаков не успел осуществить намерение – «представить» свой роман «Мастер и Маргарита» в Кремль: он не смог пережить провала с «Батумом», который, по существу, означал полный запрет на его существование как писателя в советской России – и Михаил Булгаков умер. Умер безвременно, во цвете творческих сил; умер, правда, своей смертью, в своей постели, в окружении любящих его людей, а не как Осип Мандельштам – на нарах от голода.

Скорбные мысли не могли не мучить писателя пред кончиной. Он умирал в страданиях от тяжелейшей болезни, но, кроме физических мук, как должно быть он страдал от мук нравственных! Он умирал в полной безвестности, и ничто не предвещало, что тьма, накрывшая его отечество, когда-нибудь рассеется, что имя его будут знать читатели всего мира, что он не напрасно жил и сочинял, думал и творил.

Роман «Мастер и Маргарита» не был прочитан вождем, и мы можем только гадать о том, какой могла быть реакция Сталина на этот текст. Несомненно одно: Булгаков сам себе представлял Сталина первым читателем своего романа и знал, что этот властный читатель крайне опасен. Поэтому мы считаем, что продуктивным является подход к тексту булгаковского романа как к посланию лично вождю, как к реализации личного разговора со Сталиным, который, как казалось Булгакову, был ему обещан в телефонном разговоре 18 апреля 1930 года.

Неизвестно, узнал бы диктатор самого себя и признал ли бы он собственное авторство во властных Воландовых «фокусах» типа «внезапной смерти Берлиоза» или иллюзорной природы советских дензнаков. Вот только почему-то не очень верится, что реальному генсеку хватило бы интеллекта и культуры, чтобы прочитать текст романа Булгакова «Мастер и Маргарита» адекватно его замыслу. Более того, вряд ли вождь вообще сумел бы прочесть роман «Мастер и Маргарита». Кажется, сам Булгаков все-таки не предполагал масштабы ничтожества личности и дефектности интеллекта того, кто скрыт за маской Воланда.

Примечание:О том, что мыслительная деятельность вождя осуществлялась вне поля высокой культуры, образами и идеями которой он никогда так и не овладел, и о том, что эта деятельность была крайне примитивной, убогой, глубоко провинциальной, свидетельствует его поразительная безграмотность. Огромный массив сталинских речевых несуразностей, заставляющих вспомнить речь Хлестакова, созданную великим комическим гением Гоголя, приводит в своем исследовании «Писатель Сталин» Михаил Вайнскопф. Среди множества замечательных наблюдений и выводов о способах имитации Сталиным движения мысли, при ее полной неподвижности, Вайнскопф делает, например, такой вывод из изученного им колоссального материала: «Бог весть, как его обучали логике, но с чисто формальной стороны сталинские умозаключения представляют обширную коллекцию логических ошибок». [105]