Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы

Баткин обнаруживает, что все суждения и рассуждения Сталина «донельзя невежественны» и, попросту, анекдотичны, что он не мог ровным счетом ничего понимать ни в поэзии Пастернака, ни Маяковского. «Решающая и сквозная черта разнообразных сталинских высказываний в записи Симонова – это, безусловно, духовный примитивизм, нередко с замечательным комическим эффектом ». [113]

Язык Сталина – «это тот язык, на котором изъясняются персонажи Зощенко». [114]

… «Его мысли всегда не что иное, как угрозы или (реже) отсрочки угроз». [115]

Баткин отмечает характерное для Сталина брезгливо-пренебрежительное отношение к теоретизированию.

«Стиль Сталина неповторимо соединял в медлительную шаманскую важность, риторические приемы бывшего семинариста, убийственный канцелярит, натужный „юмор“, … угрожающий тон и эту вот бедность чужого для него языка» [116].

О прославленной сталинской логике, которую берется проанализировать Баткин, ему приходится сделать неожиданный вывод: она полностью отсутствует. Речь Сталина имитирует рассуждение, но никуда не движется, потому что любое рассуждение движется к выводу или обобщению, или принятию решения. Фокус в том, что решение уже принято, «вывод…предшествует рассуждению. И, конечно, это не вывод, а умысел и решение. Поэтому текст – это способ дать понять, догадаться о решении и в такой же мере помешать догадаться. Текст Сталина магичен. Он не равен самому себе, больше самого себя. Он не подлежит обсуждению … Он бесконечно содержателен … Тексты ведь и впрямь были историческими. Ими предвещались судьбы страны, от их сверхсмыслов могли зависеть жизни и смерти.

Ничтожество сталинских речей может быть без труда доказано. Но не ничтожество последствий!» [117]

Пересказывать и конспектировать статью Баткина приятно просто потому, что она точна, доказательна и помогает избавиться от множества предубеждений. Но наша цель в другом. Наш объект исследования – персонаж романа Булгакова «Мастер и Маргарита», обаятельный, величественный, харизматичный Воланд.

Мы рассмотрели особенности его речи, логику его поведения, актерскую игру в «великого и ужасного», сопровождающих его шутов и исполнителей его воли. Мы рассмотрели гигантский проект Воланда по искоренению личностного сопротивления подданных его абсолютной власти. Относительно же личных качеств персонажа по имени Воланд мы пришли к почти таким же выводам, к каким пришел Баткин, анализируя образ Сталина, зафиксированный К. Симоновым в своих почти документальных, репортерских записях.

Мы отмечали по мере исследования текста романа Булгакова уголовную, бандитскую природу сознания членов ближнего круга Воланда, отсутствие хоть сколько-нибудь благородных мотивов в их поведении.

«Текст Сталина магичен», – пишет Баткин, то же самое с полным правом мы можем сказать о текстах Воланда, всегда парадоксальных, двусмысленных, не равных самим себе, скрывающих прямую угрозу. «Его мысли всегда не что иное, как угрозы», – пишет Баткин. Мы разобрали немалое число пафосных афоризмов Воланда, и все они без исключения означали неотвратимый смертельный приговор или его прямую угрозу.

Если речь Сталина имитирует движение мысли, имитирует рассуждение и «железную логику», то Воланд Булгакова вообще не рассуждает, своему противнику в споре он в качестве доказательства всегда готов предъявить «факт» своей правоты. Победить Воланда в споре невозможно, потому что единственным «убийственным» аргументом Воланда является «факт» – отрезанная голова оппонента. Это аргумент сильный, но вряд ли им можно продемонстрировать «железную логику», то есть интеллект Воланда при этом оказывается необнаружим. Нельзя же судить об его умственных качествах по игре в шахматы с котом, чья роль шута – всегда проигрывать и забавлять «мессира».

Конечно, исторический образ Сталина-человека, который реконструируют мемуаристы, историки, биографы, будет сильно отличаться от художественного образа сатаны Воланда, созданного гением Булгакова. И поэтому здесь мы закончим нашу работу прекрасным афоризмом Мирона Петровского: «Образ абсолютен, прототип относителен» [118].

Статья Камила Икрамова выделяется на общем фоне булгаковедения принципиально иным модусом восприятия текста романа «Мастер и Маргарита». Икрамов далек от того, чтобы принять за чистую монету текст сочиненной Булгаковым сказки о дьяволе, наказывающем советских грешников. Его волнует нравственная проблематика, и в его статье речь идет именно об этической составляющей романа. И открытый пафос его работы в том, чтобы бросить упрек лично Булгакову и Достоевскому за их постыдную, с точки зрения критика, слабость – за их оправдание карательных государственных институтов и духовный союз с ними.

В отличие от подавляющего большинства читателей, не устоявших перед провокативным булгаковским искусством, Икрамов не согласился под давлением обаяния «нечистой силы» и перед очевидностью ее абсолютной власти слиться в экстазе с «правдой» Воланда и его «шайки». Точно так же правду Понтия Пилата, прокуратора Иудеи, правду «начальника гестапо» – именно так Икрамов называет Афрания – Камил Икрамов не принял и их не простил.

Ясно, что этическая система Икрамова и его личностная нравственная оптика – это та жизненная позиция, которую он сознательно формировал в самом себе, вопреки тем жизненным правилам, которые диктовали советский социум и власть. Полезно знать, что Камил Икрамов – сын Акмаля Икрамова, крупнейшего большевистского лидера советского Узбекистана, погибшего в застенках НКВД в годы сталинского террора. Сын «врага народа» был арестован, будучи 16-летним подростком, и впоследствии стал известным писателем, но не смирился, не простил «перегибы» сталинской власти и делу восстановления честного имени своего отца и выяснению правды о его судьбе в застенках НКВД посвятил многие годы жизни.

Перед нами чрезвычайно интересная с культурологической точки зрения ситуация: Камил Икрамов – не наивный читатель, верящий каждому слову Воланда, нет, это читатель, который повадки сталинской власти изучил детально и на личном опыте. Он, если можно так выразиться, принадлежит к «жертвам» террора, но ему удалось, в отличие от большинства навсегда запуганных и сломленных своих современников, остаться внутренне свободным, способным к критическому восприятию действительности и к борьбе с системой. Камил Икрамов не может не вызывать глубочайшего уважения, с его точкой зрения нельзя не считаться.