Александр Етоев - Территория книгоедства

За «Бригадиром» следует «Недоросль», вершина русской сценической сатиры XVIII века, но это уже сочинение хрестоматийное, про него мы учили в школе, и писать о нем не вижу причины.

На одном из ежегодных круглых юбилеев красного матроса Сапеги митек-ветеран Флоренский, он же Флореныч, подарил мне байку об офицере, который ехал в маршрутке и всю дорогу сдувал пылинки со своего новенького мундира. Найдет пылинку, сдернет ее с ткани, как диверсанта, сделает губы дудочкой и – фуить! И вдруг, рассказывает Флоренский, он скашивает глаз на погон, пристально в него вглядывается, вынимает из штанов зажигалку и поджигает самовольную ниточку, вылезшую сдуру из шва.

Затем Флоренский плавно перевел разговор на свою персону: «Я ни разу в жизни не носил никаких костюмов. Рубашка, свитер, главное, чтобы было в дрипушку, потому что, если одежда в дрипушку, в ней хоть ешь, хоть пей, хоть рисуй картины, хоть по-пластунски ползай – никакие пятнышки не заметны. Ну, и тельник. Обувь меняю только тогда, когда пальцы наружу лезут. Держусь до последнего – если большой или мизинец один выглядывает, ладно, пускай выглядывает, дожидается всего коллектива».

Врет, конечно, у митьков это запросто, выглядит Флоренский очень даже благопристойно, не в пример персонажам своей сумасшедшей графики.

А вот еще пример на тему порядка, который я наблюдал в метро.

Зашел в вагон металлист. В цепях, заклепках, косуха из черной кожи, шипы, перчатки – все как положено. Вот только вел себя металлист не очень по-металлистски. Все время смотрелся в стекло вагона и поправлял бандану на голове. Может, ехал на свидание с девушкой, а может, не хотел упасть в грязь лицом перед друзьями-единочаятелями.

Короче, не всегда форма и содержание составляют гармоническое единство, как в горячо любимых всеми нами симфониях Мурадели, Хачатуряна или, скажем, Н. И. Пейко.

Это, в общем-то, и неплохо, потому что заставляет задуматься над загадками человека и человечества.

Скажу сразу – я не фанат футбола. Ну не понимаю я тех, кто рвет на груди рубаху, балдея от победы «Зенита». Виноваты в этом скучные вечера, когда буквально вся коммуналка ерзала на табуретах у телевизора, переживая за какого-нибудь Стрельцова, увеличивающего победный счет тогдашнему киевскому «Динамо». Единственное, что меня мирит с футболом, – всякие веселые пустяковины, сопутствующие этому народному виду спорта. Вот, к примеру, заглядываю как-то в ЖЖ (для меня это как утренняя газета для англичанина) к Володе Камаеву (Соамо) и читаю:

Воскресенье, 11 ноября 2007, 18:43.

Спартак – чемпион!

И – семью минутами позже:

Воскресенье, 11 ноября 2007, 19:00.

Тьфу, Зенит – чемпион!

Все время путаю.

Я уже писал, что всякий раз, услышав слово «футбол», почему-то вспоминаю покойника Гешу Григорьева. Как он из года в год носился с идиотской идеей устроить футбольный матч между почвенниками – Союзом писателей России (питерским отделением) – и асфальтщиками – Союзом писателей Петербурга. Ничего-то у Геши не получилось. Ну, представьте себе, Кушнер в воротах, Валерий Попов нападающий – это у нас. У них – а хрен знает, кто там у них, не важно. Главное, не реализация, а идея. Геша был генератор идей.

Футбольная тема, наравне с алкогольной, красной нитью проходит через всю поэзию Г. Григорьева. Примеры привести не могу, ни одной Гешиной книжки у меня в наличии нету. То есть это тот случай, который описывал еще Пастернак: книга Цветаевой лежит на всех московских прилавках и, кажется, лежать будет вечно, так что приобрести успею. А прошло время, и где она, эта книжка? Может, пустили на самокрутки, а может быть, раскупили. С Григорьевым было примерно так же. В допожарном Доме писателя Гешины книжки продавались в гардеробе на стойке (сам Григорьев обычно лежал тут же, под стойкой, – он в 80-е годы был главной достопримечательностью Союза писателей, вместе с громогласным Рекшаном, тогда еще выпивавшим).

Впрочем, нет, привожу пример, взятый из поэмы «Доска», прокомментированной Сергеем Носовым:

В деталях Григорьев начинает фантазировать, когда речь заходит об алкогольных напитках. Трудно поверить, чтобы на стадион им. С. М. Кирова, на матч «Зенит» – «Динамо» (Киев), в середине 80-х он принес «в заветной фляжке», что к ляжке приторочена ремнем, не что-нибудь, а коньяк; фляжка, конечно, была, но был в ней не респектабельный (особенно в то время) коньяк, а наверняка более демократичный напиток.

И вот еще кусочек из Льва Лурье:

Геннадий Григорьев был человек площадной, городской, это был человек толпы. А в Ленинграде 1970-80-х с толпами было довольно плохо, это был чинный город. Единственным таким местом был замечательный стадион имени Кирова на Крестовском острове. У Григорьева есть поэма, которая называется «День „Зенита“», – она рассказывает о том, как встречаются два таинственных человека. Один из них русский, другой – кавказец, они охотятся на уток. Потом выясняется, что это Киров и Сталин, они устраивают здесь этот замечательный стадион. В этой же поэме появляется новый городской тип:

Тогда, в 1986 году, надо было быть поэтом, чтобы заметить этот новый тип – тип болельщика «Зенита».

И, в заключение, фраза, произнесенная тем же Сергеем Носовым в связи с победой нашей сборной над англичанами в октябре 2007 года:

Григорьев порадовался бы – разогнал бы подруг, сварил бы борщ, выпил бы перед сном – лег бы спать счастливым.

Главное слово на букву «х» совсем не то, о каком вы сейчас подумали. Это хаос. Ударение в слове «хаос» на первом слоге, что очень легко запомнить, дойдя в поэме Бориса Пастернака «Лейтенант Шмидт» до известных хрестоматийных строчек. Я имею в виду вот эти:

Антиномия хаосу – порядок. Первое, что приходит в голову при слове «порядок», – прилагательное «немецкий». Даже в нацистских концлагерях на первом месте в пунктах повестки дня был порядок. Газовая камера на втором. Кстати, знаете, по какой причине была придумана газовая камера? Ради экономии пуль. То есть опять же порядка ради.

А помните, как маменька Штольца из великого романа «Обломов» отзывалась о немецком порядке?

Она в немецком характере не замечала никакой мягкости, деликатности, снисхождения, ничего того, что делает жизнь так приятною в хорошем свете, с чем можно обойти какое-нибудь правило, нарушить общий обычай, не подчиниться уставу.

Нет, так и ломят эти невежи, так и напирают на то, что у них положено, что заберут себе в голову, готовы хоть стену пробить лбом, лишь бы поступить по правилам.