Хавьер Фресан - Мир математики: m. 35 Пока алгебра не разлучит нас. Теория групп и ее применение.

ВЕЙЛЬ: Мне кажется, в том, что я не обучался по привычной системе, были свои преимущества. Я всегда считал, что достаточно каждые два или три года находить хорошего преподавателя, чтобы он давал толчок к самостоятельному обучению. Эйнштейн просил учителей не рассказывать ему ничего из того, что он уже выучил самостоятельно. Я помню двух преподавателей, которые особенно помогли мне в первые годы учения: я уверен, что господин Коллин знал о математике не больше, чем ему довелось объяснять на занятиях, но он как никто другой умел подстегнуть воображение и усердие учеников. Он вызывал кого-нибудь к доске, чтобы тот решил задачу, и весь класс по десять минут молча думал над решением. Затем мы вместе принимались за его поиски, и не важно, что все наши идеи порой оказывались бесплодными. Тем не менее все определения мы должны были знать наизусть.

Другой мой школьный учитель создал особую алгебраическую систему обозначений для грамматического анализа, о которой я вспомнил намного позже, когда прочел труды Хомского.

ЛЕВИ-СТРОСС: Все эти обстоятельства неудивительны, учитывая что годы вашей учебы прошли в путешествиях.

12

ВЕЙЛЬ: Где я только не был. В 19 лет мне выпала возможность пройти курс в Риме, где образовалась блестящая школа алгебраической геометрии: Франческо Севери преподавал теорию поверхностей, а Федериго Энрикес не раз приглашал меня к себе домой вместе с другими студентами. Именно на одной из таких встреч я узнал о работе Луиса Джоэла Морделла о рациональных точках на эллиптических кривых, без которой не смог бы закончить диссертацию.

На следующий год Вито Вольтерра — один из математиков, с которыми я подружился в Риме, — выдвинул меня на получение стипендии Фонда Рокфеллера, созданной, чтобы «вновь достичь вершин науки» среди послевоенной разрухи. Я посетил Рихарда Куранта в Геттингене в тот самый год, когда он создал квантовую механику (увы, это я понял намного позже!), а также провел несколько месяцев в Берлине. У меня осталось достаточно времени, чтобы помочь Миттаг-Леффлеру, который в то время бился над статьей о рядах многочленов. То была эпоха «оттепели» в Стокгольме. Каждый день мы начинали говорить о математике на французском, затем гостеприимный Миттаг-Леффлер переходил на другую тему и начинал говорить по-немецки, после чего, устав, произносил длинный монолог на шведском, который неизменно оканчивался фразой «Ах да, я и забыл, что вы не говорите по-шведски. Продолжим беседу завтра».

Как вы понимаете, за те несколько недель, что я провел у него, он не слишком продвинулся в работе над рукописью, зато я научился поддерживать разговор на шведском.

ЛЕВИ-СТРОСС: Все это произошло до поездки в Индию?

ВЕЙЛЬ: Да, но я уже тогда был очарован Индией. Мне кажется, мое увлечение началось с того, как в предисловии к английскому словарю я прочел об индоевропейских языках и заинтересовался санскритом. Тогда же, в ранней юности, у меня появилась мечта — прочесть в оригинале, на древнем языке, книги, в которых сочетаются тончайшая логика, грамматика, метафизика и полный чувственности мистицизм.

Я начал посещать курс санскрита, который читал Сильвен Леви в Коллеж де Франс [2] 2 Коллеж де Франс, основанный королем Франциском I в 1530 году, — уникальное учебное заведение. Каждый год преподаватели точных и естественных наук читают курсы самого высокого уровня для всех желающих, где представляют свои исследования, которыми занимаются в настоящий момент. . Именно с благословения Леви я провел два года в Индии. Моя поездка стала частью программы обновления преподавательского состава в Алигархском мусульманском университете — за исключением некоторых весьма достойных преподавателей истории и философии, там царила посредственность. Университетский мир всегда полон интриг, но то, с чем мне пришлось столкнуться в Индии, не снилось даже самым острым на язык фельетонистам. Представьте себе, что я, будучи

13

Андре Вейль с дочерью Сильвией в 1956 году.

самым молодым сотрудником кафедры —в ту пору мне было 23 года,— должен был подготовить характеристики всех преподавателей, которые, по сути, могли стать основанием для их увольнения. Увольнения заслуживали все преподаватели, но в конечном итоге я предложил заменить лишь одного из них учеником Харди, который, строго говоря, был единственным математиком из более чем 100 кандидатов на место. Мне также поручили закупить книги для университетской библиотеки и создать математическую школу. Но как сложно менять установленный порядок, даже если тебя поддерживает молодое поколение!

14

Андре Вейль с сестрой Симоной за чтением на природе. Лето 1922 года.

Во время отпусков я путешествовал по стране и при этом учился преодолевать препятствия, возникавшие на моем пути. Вскоре моей настольной книгой стал справочник железных дорог: я всегда путешествовал на поезде и брал с собой минимум вещей, но во всех поездках меня неизменно сопровождали «Илиада» и «Бхагават Гита» — две книги, которые помогли мне лучше понять, о чем думала сестра. В одном из путешествий я познакомился с Ганди, который организовал свой соляной поход вскоре после того, как я прибыл в Индию. В другой раз я познакомился с поэтом Рабиндранатом Тагором и с будущим президентом республики. Мне встречались самые разные люди, и я не мог не провести некоторые любопытные аналогии. Часто я слышал беседы о том, как похожи Талмуд и труды по психоанализу. Я понял, что брахманы на юге Индии играли ту же роль, что евреи в Европе: они посвятили свою жизнь тщательному комментированию священных текстов, а ненависть к ним отчасти была вызвана тем, что брахманы, при всей своей малочисленности, занимали важное положение в обществе.

ЛЕВИ-СТРОСС: Не могу не спросить вас, господин Вейль, как вы находили время для исследований между всеми этими путешествиями и лекциями?

15

ВЕЙЛЬ: Вы не первый, кто в более или менее дружеском тоне говорит мне, что мои воспоминания напоминают хронику сладкого ничегонеделания. Возможно, поэтому редактор посчитал нужным уведомить читателя, что в них больше говорится о жизни, чем о математике. Быть может, это и в самом деле так, однако те золотые годы закончились, когда мне было 26 лет. Если хотите узнать, каким был мой режим работы в последующие десятилетия, спросите консьержа моего чикагского дома. Он видел, как я каждый день допоздна засиживаюсь за пишущей машинкой, и как-то раз сказал: «Вы очень много работаете, господин Вейль. Если вы не остановитесь, то станете знаменитым».