Дэвид Селлу - Спасал ли он жизни? Откровенная история хирурга, карьеру которого перечеркнул один несправедливый приговор

Отрицательный результат теста имел большое значение, показывая, что на момент тестирования заключенный не принимал наркотики, а это учитывалось во время слушания по условно-досрочному освобождению. Если результат был положительным, заключенный имел право за свой счет провести независимое тестирование. Руководство тюрьмы было обязано позволить это сделать, прежде чем подвергнуть заключенного наказанию.

Отказ от ОТН — обязательного тестирования на наркотики — считался дисциплинарным нарушением.

Заключенные, желающие избавиться от наркотической зависимости, могли добровольно пройти тестирование, и в их случае положительный результат не был поводом для наказания.

Наркоторговля была большим бизнесом. Если дилер оставался непойманным, он мог заработать множество материальных благ и привилегий. Я слышал о дилере, которому заключенные убирали камеру, заправляли кровать, стирали и гладили белье, стригли волосы за то, что он снабжал их наркотиками. Он получал дополнительные товары из столовой и, по слухам, незаконно пользовался мобильным телефоном, который ему заряжали трижды в неделю. Мобильные телефоны попадали в тюрьму такими же путями, как наркотики.

Впервые я столкнулся с марихуаной в 1974 году, когда проходил практику в больнице Анкоутс в Манчестере. Пациент или посетитель покурил травку в отделении, после чего более опытный врач привел меня в палату и сказал обратить внимание на запах. Это был ни на что не похожий запах, я никогда его не забуду. Время от времени я улавливал этот запах от одежды пациентов, и многие, кого я спрашивал, признавались в курении марихуаны.

Я не понимал, как наркотики попадают в Белмарш, тюрьму строгого режима, но заключенные известны своей находчивостью, придумывая новые техники для обхода любых ограничений. Персонал тюрьмы — учителя, библиотекари и повара — проходил очень поверхностный досмотр, им позволялось приносить с собой еду, в которой легко можно было спрятать наркотики. Согласно правилам «надзиратель должен позволить себя обыскать, если на этом настаивает начальник тюрьмы». Любой обыск должен был «проводиться таким образом, чтобы обнаружить все, что могло быть намеренно скрыто». Надзирателей досматривали не постоянно, а только по распоряжению начальника тюрьмы. Считалось, что внимательный досмотр занимает слишком много времени, нарушает спокойное течение тюремной рутины и раздражает персонал.

Мой статус в системе СЗП оставался стандартным, а значит, я имел право только на три свидания в месяц. Кэтрин сказала, что многие мои коллеги, включая Йена Фрэнклина, сосудистого хирурга, спрашивали, можно ли меня навестить, но из-за очень маленького числа свиданий мы решили, что это будут делать только члены семьи.

На свидания заключенные были обязаны надевать футболку в бело-синюю полоску, синие джинсы и кроссовки. Даже в холодные дни мы не могли одеться иначе. Чтобы попасть в зал свиданий, приходилось ждать на улице (в холод и дождь) около 20 минут, прежде чем надзиратель впускал нас в коридор. Там мы стояли в очереди к пункту досмотра, где каждого из нас тщательно проверяли. После прохождения через рентгеновские рамки нас пропускали в зал свиданий.

Группы посетителей не могли разделяться. Возможности поговорить один на один не было. В нашей семье не было секретов друг от друга, но мне очень хотелось поговорить с женой наедине.

Разговоры шли по установленному плану: я спрашивал о детях, которые не приехали на встречу, о своем брате Дэнисе и его семье, братьях Кэтрин Томе и Тони, о племянниках и племянницах. Затем мы говорили о коллегах, которые очень поддерживали меня, в особенности о Йене Фрэнклине и Саймоне Пейне. После говорили о событиях дома, упоминаниях о моем деле в СМИ (их было довольно много, и меня выставляли не в лучшем свете), финансовых вопросах, включая ипотеку, страховку, мою пенсию и работу Кэтрин (я не забывал о стрессе, в котором она находится), нашем огороде (зимой им почти не занимались) и других практических вопросах.

Мы старались оставлять обсуждение тюремной жизни напоследок. Я часто пытался скрыть, через что приходится проходить, но долгие паузы между словами, попытки сдержать слезы и взгляд, устремленный вниз, выдавали мои чувства. Для человека, который всю жизнь принимал решения, касающиеся жизни и смерти, пребывание в тюрьме было мучительным. Затем моя жена произносила слова поддержки: «Оставайся сильным, держи голову высоко, тебе нечего стыдиться, ты помог множеству людей и спас множество жизней» .

Кэтрин сообщила, что Йен Фрэнклин, мой друг и сторонник, создал веб-сайт, куда постоянно поступали сообщения со словами поддержки — было приятно читать теплые пожелания от пациентов, коллег и друзей. Их распечатывали и присылали мне почтой, но мне было приятно видеть их все вместе. Кэтрин и несколько ее друзей обратились к членам парламента с просьбой обратить внимание на мое положение и перевести меня в тюрьму открытого типа.

При расставании наши сердца разрывались на куски. Каждое «пока» причиняло настолько сильную боль, будто мы произносим его в последний раз. Я смотрел, как близкие уходят без меня — на плечи давил груз наказания, которое мы все были вынуждены отбывать.

В последующие недели мы с Самиром обсуждали, как будем встречаться после освобождения из тюрьмы, планировали дружить семьями и вместе ужинать. Его должны были выпустить в начале марта, и он пообещал навестить мою семью. После освобождения Самира мне предстояло провести в тюрьме 11 месяцев, и я решил попросить о переводе в одиночную камеру.

Родственники, друзья и коллеги прикладывали все усилия, чтобы добиться моего перевода в тюрьму открытого типа. В начале года двое моих коллег посетили членов парламента и попросили их обратить внимание на судебную ошибку, которая, по их мнению, произошла. Большая группа врачей из больницы Илинг написала письмо министру юстиции с просьбой пересмотреть дело и незамедлительно перевести меня в тюрьму открытого типа.

Меня неожиданно вызвали к заместителю начальника тюрьмы. Это был мужчина лет 50 в очках и красивом костюме. Он представился и сообщил, что получил письмо от министра юстиции по поводу моего дела. Министр обещал изучить его с учетом новой информации и сообщить, если придет к какому-либо новому выводу. Мне сказали, что он не давал гарантий, не углублялся в детали и не задавал никаких вопросов. Встреча продлилась около пяти минут.

На следующее утро, когда я возвращался из тренажерного зала, ко мне обратилась надзирательница:

— Мистер Селлу, заместитель начальника тюрьмы распорядился о вашем переводе в десятый блок. Соберите вещи, вас переведут, как только надзиратель освободится.