Дэвид Селлу - Спасал ли он жизни? Откровенная история хирурга, карьеру которого перечеркнул один несправедливый приговор

Я просто хотел снова оказаться на свободе.

Я несколько раз ходил в кабинет надзирателей в своем корпусе и всегда слышал, что все в порядке. Офицер пробации представил отчет, поддерживая мое возвращение домой. Я не нарушал никаких правил и вернул все библиотечные книги. Получая в медцентре разрешение на освобождение, я запросил свою медицинскую карту. Обычно специалисты тюремного медцентра не передавали терапевтам на свободе информацию о болезнях, перенесенных заключенным в тюрьме, и лекарствах, прием которых ему следовало продолжить после освобождения.

Администратор усомнилась, что я способен сохранить собственную медицинскую карту. Она спросила, понимаю ли я ее важность и можно ли мне доверить передачу карты терапевту, подчеркнув, что, если карта будет утеряна, в тюремном медцентре не останется копии, и тюрьма снимет с себя всю ответственность. Администратор ничего не знала о моем медицинском прошлом, и я решил, что сейчас не лучшее время, чтобы рассказывать ей о нем. Я заверил, что смогу сохранить карту и написал расписку об ответственности за ее передачу своему терапевту. Мне выдали двухнедельный запас таблеток от гипертонии, велев как можно скорее посетить терапевта и обсудить с ним дальнейший ход лечения.

Я собрал много материала по изучению арабского и французского и гордился, что самостоятельно научился читать и писать по-арабски. За месяцы лишения свободы я сделал много записей о тюремной жизни, которые позднее легли в основу этой книги, и опасался, что их конфискуют.

В корпусе стоял огромный бак для одежды, обуви и постельного белья. После стирки их должны были передать новоприбывшим заключенным. Комнату нужно было сдать безупречно чистой, и последние сутки я посвятил уборке. Я купил множество специй, масло и овощи, но не хотел забирать их с собой, поэтому отдал друзьям из корпуса.

В день освобождения я проснулся в 05:30 и сложил оставшиеся вещи, последний раз тщательно прибрал в комнате. В 06:00 большинство людей из моего коридора специально проснулись, чтобы попрощаться со мной. Это было очень трогательно. Я был уверен, что не буду скучать по тюрьме, но хорошо узнал многих заключенных, и как минимум с тремя из них мы стали близкими друзьями. Слово «друзья» странно применять к заключенным, но с некоторыми из них у нас установились доверительные отношения, и мне было не так одиноко.

Я старался не судить других обитателей тюрьмы и сожалел, что они остаются.

Разговаривая с другими заключенными, я сделал вывод, что после освобождения дружба, зародившаяся в тюрьме, не выживала. Тем не менее по возвращении домой я собирался написать нескольким из них, прекрасно понимая значение писем для людей за решеткой, хоть и не был уверен, что мы захотим встретиться на воле. Самир, однако, навестил моих жену и дочь, после того как освободился, и принес им подарки. Я планировал встретиться с ним.

— Мы не хотим, чтобы ты вернулся сюда, но, если вдруг придется, знай, что в этом корпусе тебе будут рады, — сказал мне один из заключенных.

Я трижды возвращался в комнату, чтобы вынести из нее вещи. Когда настало время уходить, нужно было перенести две тяжелых коробки с бумагами и два пакета с личными вещами в зону ресепшн. Последний раз я прошел по коридору в 08:30, когда большинство заключенных уже ушли на работу, и попрощался со всеми, кто еще был.

А потом я ушел.

Кэтрин, наш сын Дэниел и мой шурин Том ждали меня на парковке в машине. Я помахал им и пошел на досмотр.

— Что у вас в пакетах и коробках? — спросил надзиратель.

— Бумаги и личные вещи вроде штанов, футболок, нижнего белья и туалетных принадлежностей, — ответил я.

— Не вижу причин для досмотра, поэтому бумажную работу закончим быстро. Сегодня в 14:00 вы должны прийти на встречу с офицером пробации. Вы обязаны следовать правилам условно-досрочного освобождения и в течение следующих 15 месяцев регулярно приезжать к офицеру пробации. Вам запрещено выезжать за пределы Великобритании. Другие условия указаны в этой бумаге, которую нужно подписать. Можете оставить себе копию.

Я подписал бумагу, не ознакомившись с условиями внимательно.

— Вы должны получить деньги — тюремное пособие и средства на личном счете.

Надзиратель сделал короткую паузу, подсчитывая сумму на калькуляторе.

— Тюремное пособие составляет 46 фунтов, — продолжил он. — Деньги на личном счете — это ваша тюремная зарплата и средства, присланные родственниками, всего 232,94 фунта, — сказал надзиратель и повернул ко мне калькулятор. — Всего вам положено 278,94 фунта, получите их наличными прямо сейчас.

Я знал, что кому-то дают больше денег, кому-то меньше, но сумма, которую должны были выдать мне, была совсем маленькой. Некоторым освобожденным некуда было идти, и эти деньги должны были помочь им продержаться до пособия, которое выплачивали только через шесть недель. Неудивительно, что некоторые из них намеренно совершали повторное преступление.

Какой смысл быть на свободе, если у тебя нет дома и приходится спать на скамейках в парке? Тюрьма подыскивала жилье для освобожденных, но часто это были самые плохие хостелы.

Я удивился, когда один из надзирателей предложил помочь донести коробки и пакеты до машины, припаркованной довольно далеко. Мы обнялись с близкими и загрузили мои вещи в просторный багажник. Меня посадили на переднее пассажирское сиденье, Том сел за руль, а Кэтрин и Дэниел расположились сзади. Мы проехали мимо бильярдной в корпусе Сэмфорд, где я провел много часов за чтением и письмом. Я в последний раз посмотрел на корпус и покачал головой, испытывая смесь злости и отчаяния. Это наказание никому не пошло на пользу.

Мы остановились позавтракать, и мне дали время почитать газеты.

Хоть встреча с соседями и пугала меня, все страхи улетучились на следующий же день. Я вышел на улицу завести свою машину, и двое соседей подошли поздороваться. Они крепко меня обняли и сказали, что я сильно похудел. Ни о чем не расспрашивая, сказали, что, если мне или моей семье что-то понадобится, я всегда могу обратиться к ним. Для меня это много значило.

Мечтая о моем освобождении, мы с семьей постоянно говорили о нем. Казалось, что до него еще очень далеко, и вот этот момент настал. Я выжил в тюрьме. Иногда казалось, что не получится. Многие врачи, предстающие перед Генеральным медицинским советом, совершают суицид. Теперь у Кэтрин снова был муж, а у наших детей — отец. Я пережил долгие и тяжелые дни и ночи в одиночестве. Теперь мы вместе могли разделить боль. Я мог есть все, что хочу, и не есть, когда не хотелось, и не быть при этом заподозренным в голодовке. Я мог звонить кому угодно, хоть и понимал, что записи телефонных разговоров могут быть использованы в будущем.