Дэвид Селлу - Спасал ли он жизни? Откровенная история хирурга, карьеру которого перечеркнул один несправедливый приговор

Я мог выходить из дома, бродить по магазинам, водить машину и долго гулять. Мне больше никто не говорил, когда ложиться спать, есть, заниматься спортом и просыпаться. Банкноты, монеты и кредитные карты казались мне странными, ведь я долгое время ими не пользовался. Разумеется, теперь я не получал зарплату, поэтому считал каждый пенс, потраченный на еду, различные принадлежности и одежду.

Свободу омрачала боль потери. До тюрьмы я работал более 40 лет и любил свою профессию. Мне нравилось встречать множество разных людей каждый день.

Были и другие проблемы. Мы были обязаны уведомлять страховую компанию, застраховавшую дом, о любых изменениях нашего положения, в том числе об осуждении в уголовном порядке. Когда Кэтрин сообщила им о том, что я в тюрьме, ей дали две недели на поиск другой страховой компании. Остальные компании были готовы пойти навстречу только при условии, что мы будем платить на 200 % больше.

Несмотря на все эти трудности, я был рад снова оказаться рядом с семьей. Мое погружение в нормальную жизнь началось.

Я знал, что будет нелегко, но был готов приложить все усилия.

В феврале 2015 года я вышел из тюрьмы без права выезжать за границу до мая 2016 года, то есть до окончания срока. Из 30 месяцев, к которым был приговорен, я провел за решеткой 15, а затем был освобожден условно-досрочно. По стране я мог путешествовать с разрешения офицера пробации. Я с нетерпением ждал поездки за границу, особенно в Оман к сыну Дэниелу, поскольку работал там много лет и уехал в 1993 году.

Раз в месяц я был обязан приезжать к своему офицеру пробации и всякий раз, когда собирался провести ночь вне дома, извещать его. Это служило постоянным напоминанием о том, что я до сих пор заключенный. При нарушении этих правил меня снова вернули бы в тюрьму. Летом 2015 года мы с Кэтрин решили на одну ночь поехать на остров Хейлинг, и она забронировала гостиницу онлайн. Мой офицер пробации в то время был в отпуске, но предупредил, что передаст мое дело своему заместителю, и мне не нужно спрашивать разрешения на поездку, достаточно просто сказать, куда направляюсь. Я позвонил его заместителю в день отъезда и подвергся дотошным расспросам. Каково мое полное имя? За какое преступление был осужден? Куда я ехал? Как собирался туда добираться? Какие адрес и номер телефона отеля, где мы остановимся? Есть ли у нас там знакомые? В какой день и в какое время мы вернемся домой? И это еще не все вопросы.

Пока я был в тюрьме, некоторые друзья объединились с моей семьей и начали долгий процесс за отмену моего обвинительного приговора.

У всех создалось впечатление, что меня выбрали жертвой в таком сложном деле, и судили присяжные, которые даже не понимали, о чем они совещаются.

Так называемые эксперты, давшие показания против меня, не осознавали, что их задача — быть объективными и судить меня согласно стандартам, превалировавшим в медицине на момент «преступления». Как позднее сказал мой барристер Йен Стерн, не имело значения, что сделал бы эксперт на моем месте и какое разрешение ситуации было бы идеальным в теории. Важно было лишь то, как в подобных обстоятельствах поступила бы группа опытных хирургов, учитывая актуальные на тот момент стандарты и имевшиеся ресурсы.

В отчете Эмпи, фигурировавшем в этом деле неоднократно, не были освещены недостатки больничной системы. Во время подготовки к обжалованию обвинительного приговора мы получили доступ к бумагам и электронным письмам, которыми обменивались проводившие расследование. Один из них, мистер Эккерсли, прислал красноречивое электронное письмо своему коллеге:

«Дорогой Майк,

<���…> Возможно, проблема в самой системе. В своих показаниях ДС (Дэвид Селлу) подтверждает, что у него возникли проблемы с поиском анестезиологов <���…>

<���…> Самое сложное — выяснить, действительно ли проблемы были связаны с больницей имени Клементины Черчилль или же ДС сам во всем виноват. Я подозреваю второе, поскольку о первом нам практически ничего не известно [выделено мной]».

Мои друзья боролись не в одиночку. Хоть раньше СМИ и были настроены ко мне враждебно, все же в некоторых газетах начали высказываться сомнения в моей виновности, когда журналистам стали известны некоторые факты о проблемах внутри больницы.

Мы продолжали борьбу, и в декабре 2015 года три судьи во главе с Хезер Халлетт позволили мне обжаловать обвинительный приговор. Слушание по делу проходило в Королевском суде Лондона перед президентом Судебной коллегии королевской скамьи сэром Брайаном Левесоном, лордом-судьей Ирвином и судьей Глоубом.

Мой обвинительный приговор был отменен 15 ноября 2016 года. Судьи подвергли критике барристера, экспертов со стороны обвинения и работу судьи. Как я уже упоминал, присяжные заседатели говорили судье, что не понимают, о чем именно им нужно совещаться, но судья не предоставил им адекватных инструкций, необходимых для вынесения решения. Вот что сказали судьи апелляционного суда:

«В данных обстоятельствах мы не считаем, что коллегия присяжных заседателей получила достаточно подробное разъяснение понятия грубой небрежности, содержащегося в рамках концепции непреднамеренного убийства» [23].

Все это произошло в Олд-Бейли — главном уголовном суде Великобритании.

Королевской прокурорской службе предоставили возможность решить, будет ли она проводить повторное судебное разбирательство. На следующий день пришел ответ, что она не будет этим заниматься. В газетах указали несколько причин: дело уже не было в интересах общественности, семья хотела скорее подвести финальную черту, и «мистер Селлу уже отбыл свое наказание».

Один из священных принципов английского права состоит в том, что человек считается невиновным, пока его вина не доказана в суде.

С меня сняли обвинение в непреднамеренном убийстве мистера Хьюза, и, разумеется, я испытал облегчение, что больше не считался убийцей. Насколько я знал, есть только две причины, по которым Королевская прокурорская служба вмешивается: если это отвечает интересам общественности и есть реалистичная перспектива осуждения. Я не понимал, откуда взялись доводы, приведенные в газетах, особенно последний, касающийся понесенного мной наказания. Поразительно, но эти же доводы повторил старший юрист Королевской прокурорской службы на конференции в Королевском медицинском обществе, где я выступал в 2017 году. Говорить, что я уже понес наказание, — значит подразумевать, что был наказан за совершенное преступление. Я действительно отбыл наказание, но не свое.

Королевская прокурорская служба не желала возобновлять судебное разбирательство, потому что теперь ни за что не одержала бы победу, но не была готова признать это. Я не получил ни извинений, ни компенсации за необоснованное лишение свободы. Более того, Королевская прокурорская служба не отозвала никакие едкие комментарии, так охотно отпускаемые ею после моего осуждения и тюремного заключения. Она также не удостоверилась, осознаю ли я в полной мере, что считаюсь невиновным. Когда что-то идет не так, врачи обязаны быстро приносить свои извинения, однако себя Королевская служба освободила от этой обязанности.