Макс Пембертон - Доверьтесь мне. Я – доктор

Запах бьет мне прямо в нос, и я непроизвольно делаю шаг назад. Гниющая плоть издает ни с чем не сравнимую вонь; ее узнаешь сразу – острая, тошнотворная, всепроникающая. Я беру себя в руки и осматриваю раны на спине мистера Кирожака, от которых и идет запах. Это пролежни. Они возникают тогда, когда кожа стирается от неравномерного давления на какую-то часть тела. Пролежни у мистера Кирожака так глубоки, что в них проступает кость. Ни разу в жизни ничего подобного не видел. Такое впечатление, что кто-то вырвал кусок мяса у него из спины. Я отвожу глаза.

– Я подам жалобу на дом инвалидов. Это настоящая халатность! – решительно говорит Алебарда.

Пролежни такого размера и глубины должны были развиваться не меньше нескольких месяцев. Это означает, что его не только регулярно не переворачивали, но что персонал не озаботился даже лечением пролежней, когда они возникли. Меня охватывает гнев: как такое могло случиться?! Люди, на которых возложена ответственность за пациентов, не имеют права быть столь безответственными и равнодушными! Это просто преступление!

– Конечно, ничего не изменится, но порядок есть порядок, – добавляет Алебарда, пока мы с ней идем к сестринскому посту.

Все мои мстительные мечты о том, что дом инвалидов закроют, владельцев отдадут под суд, а врачей и санитаров выкинут на улицу, тут же испаряются.

– Никому нет дела до таких как он, – говорит Алебарда, имея в виду мистера Кирожака.

Конечно, она права. Легче всего обвинить медицинский персонал из дома инвалидов, но я хорошо себе представляю, как там все устроено.

Владельцы в погоне за прибылью, стараясь снизить расходы, нанимают санитаров, не получивших необходимой подготовки, а единственная медсестра слишком занята раздачей лекарств. В доме, предназначенном для ухода за инвалидами, как раз уходом и пренебрегают.

Пятница, 14 мая

Сначала по коридору мимо меня пробежала реанимационная бригада. Я не обратил на это внимания, поскольку сегодня в ней не дежурил. Час спустя, уже в отделении, я наткнулся на Руби и реанимационную бригаду, возвращавшихся по коридору обратно. Они шли молча, медленно, словно в шоке. Руби заметила меня, подошла ближе и взяла за руку.

– Боже, Макс, я только что видела настоящий ужас!

Казалось, она вот-вот расплачется. Обычно Руби удается сохранять спокойствие, как положено врачу. Мало что может вывести ее из равновесия.

– Что? Что случилось? – спросил я.

Но тут доктор Пайк двинулся по отделению с обходом, и, прежде чем она успела ответить, мне пришлось его догонять.

– Встретимся в обед! – крикнула Руби мне вслед, пока я бежал за доктором Пайком и Барни.

Все утро ее слова крутились у меня в голове; в обед я вызвал ее по пейджеру, и мы встретились в дежурке. Там же я обнаружил Суприю: она обливалась слезами, а вокруг стояли Льюис, Руби и несколько членов реанимационной бригады, работавших этим утром.

– Ну же, не надо, не плачь. Ты не виновата, – уговаривал ее кто-то.

Я шепотом спросил Руби, что происходит, и она отошла со мной на кухню.

– Утром у Суприи умер пациент. Мы получили срочный вызов, но спасти его не смогли, – тихонько проговорила она.

– О, понятно, – ответил я, все еще не совсем понимая.

Люди в больницах часто умирают. Почему Суприя устроила из-за этого такой шум?

– Макс, я раньше ничего подобного не видела, – Руби сглотнула. – Это было ужасно! Бедняга! А Суприя во всем винит себя.

Пациент Суприи, объяснила мне Руби, поступил прошлой ночью со вздутием живота и спутанным сознанием. Терапевты отправляли его к хирургам, хирурги – к терапевтам. После коротких дебатов было решено положить его в терапию, в палату Суприи, но хирурги запросили компьютерное сканирование брюшной полости. У него была инфекция мочевыводящих путей и, похоже, большая грыжа: петли кишечника выступили через щель в брюшине, отчего раздулся живот. Кроме того, в печени обнаружилась громадная опухоль, распространившаяся и в кишечник тоже. Это был один из тех тяжелых пациентов, от которых стынет сердце: проблем столько, что ты не знаешь, за что хвататься, да и стоит ли вообще начинать.

Утром Суприя обратила внимание, что ему стало хуже. Старший врач попросил ее назначить сканирование и связаться с хирургами, чтобы те еще раз осмотрели пациента. Но во время спешки на обходе она перепутала пункты в своем списке дел и до полудня про него не вспоминала. Когда сестры вызывали ее по пейджеру, сообщив, что у него запор, у Суприи промелькнуло в голове, что ему что-то назначали, но что? Она была занята с другим пациентом и решила, что дело подождет. Когда медсестры забили тревогу, – у него началась обструкция кишечника, он совсем ослабел и начал бредить, – было уже поздно. Состояние пациента стремительно ухудшалось. Суприя бросилась звонить хирургам и старшему врачу. У мужчины началась неукротимая рвота. Его стало рвать собственными испражнениями из-за давления в брюшной полости. Он их вдохнул, захлебнулся и умер.

Я слышал, как Суприя рыдала за дверью. От того, насколько страшной оказалось его смерть, ей было еще хуже. Я сразу вспомнил, как чувствовал себя после случая с миссис Лэмприл. Ужасное ощущение своей некомпетентности и беспомощности. Конечно, тот пациент все равно бы умер, со сканированием или без. Результаты в любом случае были бы готовы не сразу. Но по собственному опыту я знал, что это не имеет значения. Знать и чувствовать – разные вещи. А я точно знал, что чувствует Суприя.

Понедельник, 17 мая

Сегодня мы с Суприей пересеклись в дежурке. Пару минут я старался не встречаться с ней взглядом, поскольку не знал, что ей сказать. Она по-прежнему выглядела так, будто вот-вот расплачется. Наконец, молчание стало невыносимым, и я решился:

– Слушай, Суприя, про того парня, что умер в пятницу… – начал я.

Она подняла глаза.

– Я не хочу об этом говорить, Макс. Извини.

Однако что-то в ее взгляде, в том, как дрогнула ее нижняя губа, подсказало мне – она хочет. И тут вдруг Суприя воскликнула:

– Я просто считаю, что это я виновата. Я убила его. Человек умер потому, что я слишком занятая, задерганная и глупая.

Она подписывала свидетельство о смерти и сегодня утром осматривала тело, перед тем как его забрал представитель похоронного агентства, – этим занимается тот врач, который выдает разрешение на кремацию.

– Они даже не обмыли труп, Макс. Это было кошмарно. У меня ноги подкосились, стоило мне его увидеть, и санитар из морга усадил меня на стул.

Я выслушал ее рассказ о том, как она чувствовала себя из-за этой смерти, как не понимала раньше, насколько она слаба, и как подобная ситуация способна подрубить прямо под корень. Как все выходные она пересматривала свои планы на будущее и собиралась вообще бросить медицину.