Стивен Кёрли - В моих руках [Захватывающие истории хирурга-онколога и его пациентов, борющихся с раком]

К счастью, пилот был одним из тех немногих людей, у которых после хирургических вмешательств на брюшной полости образуется минимальное количество рубцовой ткани. С помощью лапароскопа мне удалось получить доступ ко всем частям брюшной полости. Я обнаружил метастаз на самом кончике правой нижней части большого сальника, фартука из жировой ткани в брюшной полости. Опухоль была удалена и передана для срочного патогистологического исследования. Ткань заморозили, исследовали под микроскопом и подтвердили, что это метастаз колоректального рака. Я просмотрел толстый и тонкий кишечник, печень, желудок и даже выполнил УЗИ печени, но не нашел других очагов рака. Затем я ввел литр физиологического раствора в брюшную полость больного и сделал так называемые смывы брюшины. Собрав всю жидкость обратно в специальную емкость, я отправил ее нашему цитопатологу для оценки наличия в смыве злокачественных клеток. После этого я завершил операцию и закрыл небольшие лапароскопические разрезы.

Через 2 часа после операции пациент был в сознании, и, как обычно, улыбался. Жена и дочки тоже были в палате, подтрунивая друг над другом. Как только я вошел, пациент незамедлительно (и крайне громко, чтобы услышало как можно больше других пациентов и персонала) сообщил: «Я все еще тут, не видать им своего миллиона!» Обожаю этого парня. Он – боевой летчик, ветеран войны, пилот с тысячами часов налета, и тот еще фигляр.

Цитопатологическое исследование не выявило никаких злокачественных клеток в брюшной полости. Странная ситуация. Я никогда еще не видел, чтобы колоректальный рак проявлялся в виде одного узелка. В целом, когда рак проникает в брюшную полость, он обычно поражает всю брюшину. На заседании мультидисциплинарной команды мы решили провести еще один 3-месячный курс химиотерапии, поскольку в прошлый раз она позволила уменьшить новообразование вдвое. Пациент, мудрый мужчина, прислушался к рациональным доводам и согласился. Курс химиотерапии прошел безо всяких проблем или осложнений.

Мы продолжили наблюдение. Больной приезжал в клинику каждые 4 месяца на протяжении следующих 3 лет. На четвертый год после последней операции уровень онкомаркеров снова возрос, и гораздо больше, нежели в предыдущий раз. Просмотрев результаты КТ, я обнаружил, что монстр вернулся и жаждет мести. К сожалению, метастазы появились в легких, лимфоузлах грудной клетки, около аорты и нижней полой вены.

Как в воду опущенный, я вошел в смотровой кабинет. Пилот и его семья сразу все поняли. Прежде чем я что-то сказал, он повернулся, схватил жену за руку и сказал ей, что ожидал чего-то подобного, потому что в последнее время чувствовал себя неважно. Я слышал, как многие пациенты делают подобные заявления, даже если у них нет особых симптомов. Больные каким-то образом ощущают, что их рак рецидивировал. Пациент, его жена и дочери проявили стойкость во время обсуждения результатов исследований и вариантов лечения. Я объяснил, что это не та ситуация, которую мы могли бы исправить хирургическим путем или любым видом лучевой терапии. Он понимающе кивнул, и я сразу же позвонил его врачу-онкологу, обсудив с ним эту агрессивную модель поведения опухоли. Этот пациент уже прошел два курса химиотерапии. Взвесив все возможные варианты и проконсультировавшись со своим онкологом, больной решил принять участие в клинических испытаниях экспериментального препарата.

Клинические испытания играют важнейшую роль при изучении новых лекарств, комбинаций препаратов или альтернативных подходов к лечению различных типов рака. По определению, испытываемые лекарства – новые, и долгосрочные результаты выживаемости или статистические данные по эффективности еще не получены. Мы постоянно ищем более действенные методы лечения для обеспечения большей выживаемости и, как мы надеемся, лучшего качества жизни наших пациентов.

К несчастью, экспериментальный препарат не помог. Из бодрого и поджарого мужчины пациент превратился в изможденную и бледную тень самого себя. Когда я увидел его, его жену и дочерей в офисе и сообщил им о плохих результатах, он тихо кивнул и сказал: «Я сдаюсь». Он добавил, что больше не хочет испытывать побочных эффектов и рад десяти годам жизни, которые он получил благодаря двум операциям и химиотерапии. Это был единственный раз, когда я видел, как плакали его жена и дочери. Они делали это тихо, не теряя своего достоинства. Я посидел с пилотом и его семьей еще 30 минут, отвечая на сложные вопросы о том, чего им теперь ждать. Я попросил его держать меня в курсе того, как он справляется и что чувствует. Больной звонил дважды в течение следующих двух месяцев, но третий звонок, который я получил, был от его жены, сообщившей, что мужчина мирно скончался дома в окружении своей семьи.

Меня пригласили на похороны, которые я был вынужден пропустить из-за двух серьезных операций на печени, запланированных на этот день. Позже от одной из его дочерей я узнал, что пилот был похоронен со всеми воинскими почестями, включая круг почета, выполненный на истребителях F/A-18, поднятых в воздух с ближайшей базы военно-воздушного флота. Также она рассказала, что во время полета один из самолетов выбился из строя для выполнения вертикальной свечи – знак, обычно использующийся для обозначения пропавшего без вести. Церковь и кладбище были заполнены сотнями людей, пришедшими отдать дань этому, без сомнения, выдающемуся человеку.

Наши пациенты – потрясающие люди. Все. Они индивидуальны, каждый из них приходит со своей историей; некоторые – простые работяги, другие имеют невероятный профессиональный опыт или какие-то навыки и интересные истории. Пилот, человек на миллион долларов, воплотил в себе два качества, которые я высоко ценю: честь и юмор. Два самых ценных качества. Я уважаю и помню его, как и всех своих больных.

Приверженность: способность полностью посвятить себя делу, чтобы достигнуть цели.

Люди по-разному преодолевают стресс, усталость, эмоциональные перегрузки и однообразие повседневной жизни. В медицине, как и во многих других профессиях, необходимо учитывать человеческий фактор, межличностные взаимодействия и давление эмоций. К сожалению, одно из распространенных методов приспособления, которое я заметил среди хирургов, – деперсонализация больного. Пациента часто запоминают по его болезни, а не по имени, несмотря на то что люди доверяют нам самое личное и сокровенное – собственное тело.

Приведу несколько примеров. Во время моего обучения на третьем курсе университета мы приезжали в госпиталь задолго до восхода солнца. Нашей первой задачей был сбор всей необходимой информации о состоянии здоровья и лабораторных показателях госпитализированных хирургических пациентов. Мы заканчивали к шести утра. Затем нас брали на обход, на котором хирург или резидент ходил из палаты в палату, чтобы обследовать и осмотреть больных, прежде чем составить дневной график операций. Мы, студенты, должны были помнить каждый показатель из анализов, максимальную температуру и объем мочи пациентов за предыдущую смену. Хирург обычно спрашивал: «Как поживает желчный пузырь 43 лет?» или «Что дренируется у поджелудочной железы в отделении интенсивной терапии?» После обхода резиденты и хирурги обсуждали предстоящие операции: «Я сегодня шью аорту, а вы будете делать правую гемиколонэктомию?» и «Ты взял согласие у грыжи?»