Стивен Кёрли - В моих руках [Захватывающие истории хирурга-онколога и его пациентов, борющихся с раком]

Когда семья пациента вернулась, мы сообщили им тему нашей беседы. Это привело к закатыванию глаз и вздохам. Взаимные шутки возобновились, но я знал, что дамы помогают мне поставить больного на ноги.

Пилот продолжал удивлять меня, выдавая информацию небольшими порциями. Во время его первого посещения мы обсудили бумаги, необходимые для его возвращения на работу. Больной заявил, что хочет возобновить работу на следующей неделе после операции, однако, по моему мнению, время для полетов еще не пришло. Пациент согласился с этим, но оказалось, что он – один из старших капитанов, ответственных за проведение полетов на симуляторе и обучение технике безопасности в его авиакомпании, он будет сидеть за пультом и контролировать своих коллег-пилотов. Возвращаться в кабину больной не собирался в течение как минимум 3 месяцев после операции, чтобы убедиться, что он готов взять на себя ответственность за полет. Удовлетворенный его ответственностью, я предупредил, что в любом случае его работа не должна включать в себя подъема тяжестей. Улыбаясь, мне сообщили, что никаких физических нагрузок не предусмотрено, нужно всего лишь «напугать до полусмерти» коллег-пилотов, чтобы убедиться в том, что они готовы к любым непредвиденным ситуациям. Представьте, что мог вытворить с психикой коллег мой пациент с его неоднозначным чувством юмора.

Следующие 3 года я внимательно наблюдал за состоянием пилота. Нормальные результаты анализов крови, быстрое (быстрее обычного) восстановление печени и результаты КТ говорили об отсутствии рецидива. И каждый раз пациент приходил на прием со своей семьей. После оглашения хороших результатов он неизменно поворачивался к дамам и говорил, что им придется еще немного подождать. Это вызывало бурю притворного негодования.

В середине четвертого года наблюдения я упомянул, что через месяц буду участвовать в хирургической конференции, проходящей в родном городе пациента, на что получил приглашение посетить центр подготовки пилотов. Больной считал (со временем я понял, что даже настаивал), что мне следует увидеть, как он тренирует пилотов. Разумеется, предложение было принято, и в девять утра я прибыл к пациенту на работу. После экскурсии по центру и знакомства с несколькими пилотами мы прибыли к полноразмерному симулятору самолета Боинг-737. Это была огромная прямоугольная коробка, закрепленная на тяжелых гидравлических поршнях. Мне пояснили, что эта громадина могла создавать иллюзию полета или посадки в сложных метеоусловиях. Мы заняли свои места в симулятре: мой пациент – в кресле пилота, я – в кресле его напарника. Я даже подержался за штурвал во время взлета. После нескольких минут полета пилот сказал: «Давай, Док, сделай пару виражей». Я выполнил несколько простых маневров, после было решено вернуться на взлетно-посадочную полосу. Летчик показал мне список инструкций, обязательных к исполнению перед заходом на посадку, после чего совершил приземление со словами: «Вот как это делается». Встав с кресла, он добавил: «Не отстегивайтесь, Док, я сейчас вернусь».

Это была ложь. Через 30 секунд после исчезновения пациента кабина погрузилась в темноту, и я услышал звук дождя, барабанившего по стеклу. «Невозможно, – подумалось мне, – самолет ведь находится в помещении». Внезапно из динамиков раздался голос моего пациента: «Первый пилот очень плохо себя чувствует и не способен вам помочь. Ваша миссия – посадить самолет ночью в сложных метеорологических условиях. Удачи». Он серьезно? Кабина начала дрожать, как мустанг, подстегиваемый ковбоем на родео. Я тут же понял, почему было необходимо оставаться пристегнутым, иначе меня бы мотало по кабине, как футболку в стиральной машине. Высотомер показывал значение в 1200 метров, и это значение стремительно уменьшалось. Монотонный машинный голос сообщил мне, что что угол захода на посадку слишком мал. Держась за штурвал одной рукой, я начал снижать скорость с помощью рычагов тяги, как это делал пилот. В то же время я пытался выпустить рулевые закрылки в надежде посадить самолет. Через несколько минут моих судорожных метаниях я увидел огни взлетно-посадочной полосы и произвел некоторую корректировку курса. Каждая моя корректировка приводила к сильной тряске, вызванной боковым ветром. Что ж, спасибо за этот опыт! Механический голос еще несколько раз прокомментировал мой угол захода на посадку, что мне абсолютно не помогало. Я не пилот, я никогда не сидел за штурвалом самолета, но стоит признаться, что в тот момент я был полностью поглощен попыткой безопасно приземлиться.

Посадочка вышла жестковатой. После торможения, завершившегося где-то за концом взлетно-посадочной полосы, из динамиков раздался смех моего пациента: «Как вам это понравилось, Док?» Его смех и радость казались мне несколько излишними. Открыв дверь, он заметил: «Что-то вы вспотели». Очевидно. Я выглядел так, будто пробежал 5 км по Техасу в солнечный летний день. В тот день мое уважение к пилотам прилично выросло. Я несколько несдержанно высказался по поводу выходки моего пациента, что вызвало еще больше улыбок. Оказалось, что за моей посадкой из диспетчерской наблюдало еще несколько пилотов, и, полагаю, это стало для них отличным шоу. Не благодарите, я всегда рад быть бесплатным развлечением.

Рак – это рак, и он в любой момент может показать свое уродливое лицо. Спустя почти 5 лет после резекции у этого джентльмена в крови повысился онкомаркер колоректального рака. Томография не выявила опухолей в легких, печени или лимфатических узлах, однако в правой нижней части брюшной полости появился узелок, которого раньше не было. Это была единственная аномалия, которую я обнаружил при сканировании. Мне сразу стало ясно, что это была лишь верхушка айсберга, и у пациента, вероятнее всего, развился канцероматоз брюшины. Это означает, что опухолевые клетки распространились по поверхностям органов брюшной полости и малого таза. По иронии судьбы, это был первый визит, на котором присутствовали только больной и его жена, поскольку его дочери считали, что пациент в порядке и им больше не нужно приходить. Я просмотрел все снимки и результаты анализов и выразил обеспокоенность тем, что это может быть диффузный процесс. Конечно, полной уверенности в этом не было. Тем не менее после продолжительного обсуждения всех плюсов и минусов всех возможных вариантов лечения больной признал, что химиотерапия в данном случае более предпочтительна.

Я позвонил онкологу-терапевту, расстроенному фактом рецидива не менее меня. Курс химиотерапии начался неделей позже, а через 3 месяца после окончания лечения пилот вновь прибыл ко мне на осмотр. Уровень онкомаркеров в его анализах прилично снизился, а подозрительный узелок уменьшился в размерах вдвое. Взглянув на меня, пациент сказал: «Давайте вытащим его». Я проявил некоторую неуверенность, но пилот был неумолим: на всех его снимках обнаружился только один очаг, и больной был крайне настойчив в своем желании узнать, скрывается ли что-то еще в его брюшной полости. Я согласился выполнить диагностическую лапароскопию, но предупредил, что это может быть не так просто из-за перенесенных ранее операций. У некоторых пациентов после проведения вмешательств в брюшной полости возникают спайки из рубцовой ткани. Также я уведомил, что мне, возможно, придется выполнить дополнительный разрез для того, чтобы получить доступ ко всем областям. Пациент бесстрашно согласился, и мы запланировали операцию через 2 недели.